Ива-иволга

Волкова Надежда

– Ле-ен, – позвал Саня. – Иди сюда.

– Чего?

– Иди, говорю. Без тебя не будем.

Ленка нарочито медленно раскладывала вилки, поправляла салфетки и открытой спиной над ситцевым сарафанчиком чувствовала три пары глаз. Почему-то побаивалась идти, не хотела, чтобы смотрели на неё с этой грубоватой нежностью.

– Ленк, силком тащить, что ли? – нетерпеливо сказал Лёнчик.

Она закинула на плечо кухонное полотенце и направилась к пацанам, шлёпая сланцами по грунтовой дорожке. Шла как под прицелом, пялились они на неё бесцеремонно. Высокая вишня у забора обсыпала их пятнышками тени от листьев, от чего лица казались рябыми. Все в джинсах и светлых футболках, стоят

по росту такие смешные: лысые, лопоухие и пятнистые. Может, это и спасло, не позволило зареветь в голос.

– Чего?

– Рис надо забросить, – ответил Саня.

– Ну, бросай, а я что?

– Не-е, давай, как положено, не увиливай, – добавил Серый и привычно поджал губы.

Она улыбнулась и сказала:

– Никак нельзя без этого?

– Никак, – встрял Лёнчик. – Шавля, а не плов получится.

Узбекский обряд они дурашливо исполняли всякий раз, когда назревали какие-то важные дела. Религия здесь ни при чём, никаких издевательств над национальными традициями в этом не проскальзывало, молодости свойственно находить смешное во всём. Лёнчик напевно бубнил, остальные заунывно гундосили.

Встали вокруг учака, улыбаются, руки к лицу сложили. Лёнчик затянул:

– Бисмил-ло-о рахмон рахи-им!

Подхватили в нос:

– У-ну-а-йа, у-ну-а-йи….

Дальше всегда шла тарабарщина. Язык Лёнькин виртуозно выписывал пируэты, складывая на мусульманский манер ал-ля-хи – мал-ля-хи. Шутейно сосредоточенный Лёнчик и собственное гнусавое нытьё обычно приводили к веселью, почему сейчас были серьёзными? Неизвестно. Смотрели как лопаются пузырьки в казане, как утробно пыхтит ярко-оранжевый маслянистый зирвак, и старательно выводили:

– Бисмил-ло-о рахмон рахи-им!

– У-ну-а-йа, У-ну-а-йи….

Никто из них даже представить не мог, что помимо личных драм, будет трагедия огромной страны и миллионов людей. А Узбекистан внезапно забудет о восточном гостеприимстве, о вековом совместном проживании многонационального народа и укажет на дверь детям своим. Чёрной краской напишет на бетонных заборах: «Русские в Рязань, татары в Казань, а корейцев сделаем рабами». Можно сколько угодно говорить о социально-экономических проблемах в целом по стране, но это было. Кому-то понадобилось разжигать межнациональную вражду и делали это умело. Резня в восемьдесят девятом сначала в Фергане, а совсем скоро разгоревшиеся пожары рядом под Ташкентом породили страх – а, вдруг, и нас?

И плыло над уютным русским двором посреди узбекской махалли тягучее, как патока, муторное пение:

– Бисмил-ло-о рахмон рахи-им!

– У-ну-а-йа, У-ну-а-йи….

«Во имя Аллаха, милостивого и милосердного»!

«Отче наш, сущий на небесах!

Да святится имя Твое;…. Спаси и сохрани»!

– Не плачь девчонка, пройдут дожди, – во весь голос взревел Саня, Белка испуганно гавкнула. Он взял чашку с рисом, поставил её на голову и помаршировал с ней вокруг учака.

– Солдат вернётся, ты только жди! – ухнули ещё двое новобранцев, топая следом и широко размахивая руками.

Собака крутилась между пацанами, Ленка смеялась, отхаживала их полотенцем и приговаривала:

– Дурачки! Вот дурачки!

Глава седьмая

Ленка с лёгкостью поступила в Барнауле на экономический факультет Алтайского политехнического института. Почему Барнаул? Да потому, так решила и всё. Сама поехала с одноклассницей Риммой, сама подала документы и заселилась в общагу. Вступительные экзамены сдала на пятёрки, а Римма завалила, но возвращаться не захотела и пошла в Барнаульский кооперативный техникум.

Бойкую пацанку Ленку выбрали

старостой группы. Она успевала учиться, носилась с разноцветными талонами на продукты, выдавала их под роспись, что-то организовывала, в общем, студенческая круговерть затянула. По единодушному мнению нескольких поколений людей время самое счастливое, беззаботное и запоминающееся. Влюблялись и женились, как правило, именно в эти годы. Почему после окончания института девчонкам задавали вопрос «А что, до сих пор не замужем?», непонятно. Как будто они засиделись в девках и теперь если и сгодятся кому, могут считать – жизнь удалась. Неразобранные вековухи двадцати двух – двадцати трёх лет от роду отвечали уклончиво:

– Нет достойных.

На самом деле их не было никаких – ни достойных, ни не достойных. Отчего-то среди детей, рождённых в конце шестидесятых – начале семидесятых, девочек оказалось значительно больше. Запрограммированные на жизненный алгоритм «свадьба – воспроизводство – воспитание детей – внуков – счастливая старость», многие оказывались невостребованными. Пункт «карьера» тогда в женской повестке отсутствовал и для исконно девчачьих факультетов проблема из проблем.

В этом плане Ленке повезло. Три письма с обратным адресом «Полевая почта, в/ч», трогательными надписями на конвертах «Шире шаг, почтальон. Лети с приветом, вернись с ответом», она хранила и перечитывала тысячу раз. Начало и конец как под копирку: «Здравствуй, Лена! С армейским приветом Саша (Лёня, Сергей). В первых строках моего письма…. Жду ответа как соловей лета. Саша (Лёня, Сергей)». В середине про жизнь в учебке: присяги, караулы, зубрёжка, окапывание, стрельбы. У Сани заканчивающейся пастой накарябано: «27 раз подтянулся, лучше всех, даже Круглый 25. Чмошника одного с ним откепали. Не думай, мы по очереди». У Лёньки каракулями без запятых: «Кормят на убой будут на шашлык резать. Чуть не забыл. Мурлу одному насовали. Бывают же гады. Сначала Саня. А эта (чиркушки по матерному слову на букву «С») тварь не понимает. Я добавил». Она читала, улыбалась и представляла, как пацаны навешивают с оттяжечкой бестолковому сослуживцу. Невероятно, но оба попали в воздушно-десантные войска, и не куда-нибудь, а в Чирчик, городок под Ташкентом. Радовались, дома, практически. Фотку прислали: стоят в обнимку, панамами прикрытые. Ухмыляются, одна нога согнута в колене, носком ботинка в землю упирается. Шалопаи! У Серого строчки ровные, буквы округлые с правильным наклоном: «Задал вопрос на политзанятиях. Вместо ответа получил два наряда вне очереди и чаще стал отжиматься. Всё равно не понимаю».

Больше писем не было. Ленка переживала, бегала на переговорный пункт звонить родителям, спрашивала про мальчишек, но ответ один и тот же – служат, что с ними сделается? После первой сессии приехала домой на каникулы, сходила ко всем. Тётя Люся, Санина мать, усадила пить чай, расспросила о студенческом житье-бытье, а потом со вздохом сказала:

– Под Джалалабадом оба. Сашка писать не любит, на пол странички нацарапает – всё хорошо. Жив-здоров, мама, не волнуйся. Ты же знаешь, Лена, ему верить…. Не служба, курорт. Три письма всего было, и у Нади столько же. Волнуемся, конечно.

В открытую про Афганистан ещё не говорили, но земля слухом полнится, из махалли трое ребят постарше эту школу прошли. Как не волноваться, когда всё шито-крыто? Ленка и сказала сначала тёть Люсе, а потом и осунувшейся тёть Наде:

– Не переживайте так. Вернётся, куда денется? Привет передайте.

У Серёги отец дверь открыл.

– Здрасьте, дядь Петь.

– Здравствуй.

– Спросить про Серёжу хотела.

– Чего спрашивать? Служит он, служит.

– А где?

– В Приморском крае.