Иван Болотников (Часть 1)
Шрифт:
– Знать, и у вас худо, - проронил Иванка.
– Сколь деревень повидал, и всюду бессытица.
– Маятно живем, паря, - горестно вздохнул один из мужиков.
– Почитай, седьмой год голодуем.
– А что ране - с хлебом были?
– С хлебом не с хлебом, а в такой затуге не были. Ране-то общиной жили, един оброк на царя платили. А тут нас государь владыке Варлааму пожаловал. Вконец забедовали. Владычные старцы барщиной да поборами замучили. Теперь кажный двор митрополита кормит.
– И помногу берет?
– Креста
– Нет счастья на Руси, - поддакнул Васюта.
– Э-ва, - усмехнулся мужик.
– О счастье вспомнил. Да его испокон веков не было. Счастье, милок, не конь: хомута не наденешь. И опосля его не будет. Сколь дней у бога напереди, столь и напастей.
– Верно, Ерема. Не будет для мужика счастья. Так и будем на господ спину гнуть, - угрюмо изрек старик.
– Счастье добыть надо. Его поклоном не получишь,- сказал Болотников.
– Добыть?
– протянул Ерема, мужик невысокий, но плотный.
– Это те не зайца в силок заманить. Куды не ступи - всюду нужда и горе. Продыху нет.
– Уж чего-чего, а лиха хватает. Мужичьего горя и топоры не секут, ввернул лысоватый селянин в дерюжке, подпоясанной мочальной веревкой.
– А ежели топоры повернуть?
– Энта куды, паря?
Болотников окинул взглядом мужиков - хмурых, забитых - и в глазах его полыхнул огонь.
– Ведомо куда. От кого лихо терпим? Вот по нам и ударить. Да без робости, во всю силу.
– Вон ты куда, парень... дерзкий, - молвил старик. И непонятно было: то ли по нраву ему речь Болотникова, то ли нелюба.
Ерема уставился на Иванку вприщур, как будто увидел перед собой нечто диковинное.
– Чудно, паря. Нешто разбоем счастье добывать?
– Разбоем тать промышляет.
– Все едино чудно. Мыслимо ли на господ с топором?
– А боярские неправды терпеть мыслимо? Они народ силят, голодом морят - и всё молчи? Да ежели им поддаться, и вовсе ноги протянешь. Нет, мужики, так нужды не избыть.
– Истинно, парень. Доколь на господ спину ломать? Не хочу подыхать е голоду! У меня вон семь ртов, - закипел ражий горбоносый мужик, заросший до ушей сивой нечесаной бородой.
– Не ершись, Сидорка, - строго вмешался пожилой кривоглазый крестьянин с косматыми, щетинистыми бровями.
– Так богом заведено. Хмель в тебе бродит.
– Пущай речет, Демидка. Тошно!
– вскричал длинношеий, с испитым худым лицом крестьянин.
Мужики загалдели, затрясли бородами:
– Бог-то к боярам милостив!
– Задавили поборами! Ребятенки мрут!
– А владыке что? На погосте места всем хватит.
– Старцы владычные свирепствуют!
– В железа сажают. А за что? Чать, не лихие.
–
– Гнать!
Мужики все шумели, размахивали руками, а Болотникову вдруг неожиданно подумалось:
"Нет, скитник Назарий, неправедна твоя вера. Взываешь ты к молитве и терпению, а мужики вон как поднялись. Покажись тут владычный приказчик - не побоятся огневить, прогонят его с деревеньки. Не хочет народ терпеть, Назарий. Не хочет!"
И от этих мыслей на душе посветлело.
Мужики роптали долго, но вскоре на рощицу набежал ветер, небо затянулось тучами, и посеял дождь. Селяне поднялись с лужайки, разбросали по обычаю хлебные лесенки и побрели по избам.
Сидорка подошел к парням.
– Идем ко мне ночевать.
Лицо его было смуро, с него не сошла еще озлобленность, однако о прохожих он не забыл.
Сидорка привел парней к обширному двору на две избы. Одна была черная, без печной трубы; дым выходил из маленьких окон, вырубленных близ самого потолка. Против курной избы стояла на подклете изба белая, связанная с черной общей крышей и сенями.
– Добрые у тебя хоромы, - крутнув головой, проговорил Васюта.
– Изба добрая, да не мной ставлена. Раньше тут бортник жил. Медом промышлял, вот и разбогател малость. Дочь моя за его сыном Михеем. Отец летось помер, а Михейку владыка к себе забрал. Меды ему готовит. И Фимка с ним... А моя избенка вон у того овражка. Вишь, в землю вросла?
– Выходит, зятек к себе пустил?
– с улыбкой спросил Васюта, подвязывая оборками лаптей распустившуюся онучу.
– Впустил покуда. А че двору пустовать? Да и не жаль ему избы. Вон их сколь сиротинок. Почитай, полдеревни в бегах. Заходи и живи.
– А ежели владыка нового мужика посадит?
– Где его взять мужика-то?
– с откровенным удивлением повернулся к Васюте Сидорка.
– Это в старые времена мужик в деревеньках не переводился. Сойдет кто в Юрьев день - и тут же в его избенку новый пахарь. А ноне худое время, мужик был да вышел. Безлюдье, бежит от господ пахарь. В Андреевке, деревенька в двух верстах, сродник жил. Ходил к нему намедни. А там сидят и решетом воду меряют. Ни единого мужика, как ветром сдуло. Э-хе-хе!
Сидорка протяжно вздохнул, сдвинул колпак на глаза и пригласил парней в избу. Изба была полна-полнешенька ребятишек - чумазых, оборванных. Тускло горела лучина, сумеречно освещая закопченные бревенчатые стены, киот с ликом Божьей матери, щербатый стол, лавки вдоль стен, лохань в углу да кадь с водой.
Ближе к светцу, за прялкой, сидела хозяйка с испитым, изможденным лицом; на ней - старенький заплатанный сарафан, темный убрус, плотно закрывающий волосы, на ногах лапти-постолики.
В простенке на лавке дремал старичок в убогом исподнем; по рубахе его ползали тараканы, но старик, скрестив руки на груди, покойно похрапывал, топорща седую патлатую бороду...