Иван Болотников (Часть 1)
Шрифт:
Бабы вошли во двор, поясно поклонились.
– Все ли слава богу?
– спросила водильщица.
– Живем помаленьку, - степенно ответил Евстигней, однако в голосе его была робость: уж больно несвычно перед такими бабами стоять. А им хоть бы что, будто по три шубы на себя напялили.
– А водятся ли в доме девки?
– Варька у меня.
– Не за прялкой ли?
Глаза у водильщицы так и буравят, будто огнем жгут.
– Упаси бог, - замахал Евстигней.
– Какая седни прялка? Спит моя
Гаврила проворно шагнул к крыльцу.
– Лукав ты, хозяин. При деле твоя девка. А ну ступай за мужиком, бабицы!
Бабы ринулись за Гаврилой, но к счастью Евстигнея, девка и в самом деле лежала на лавке. Поднялась Варька рано, замесила хлебы, управилась с печевом, а потом прикорнула в горнице.
Бабы спустились во двор, молвили:
– Почивает девка.
Федора вновь огненным взором обожгла Евстйгнея. Того аж в пот кинуло: грозна пророчица, ух грозна!
– Бог тебя рассудит, хозяин. Коли облыжник ты - Христа огневишь, и тогда не жди его милости...
И вновь не по себе стало Евстигнею от жгучих, суровых глаз. Чтобы скрыть смятение, поспешно молвил:
– Не изволишь ли потрапезовать, Федора?
Не дождавшись ответа, крикнул:
– Гаврила! Буди Варьку. Пущай на стол соберет.
Прежде чем сесть за трапезу, пророчицы долго молились. Встав на колени, тыкались лбами о пол, славили святую Параскеву и Спасителя. Ели молча, с благочестием, осеняя каждое блюдо крестом.
Евстигней на этот раз не поскупился, уставил стол богатой снедью. Были на нем и утки, начиненные капустой да гречневой кашей, и куры в лапше, и сотовый мед, и варенье малиновое из отборной ягоды, и круглые пряники с оттиснутым груздочком. Довольно было и сдобного, и пряженого.
Варька устала подавать и все дивилась. Щедрый нонче Евстигней Саввич. С чего бы? Скорее у курицы молока выпросишь, чем у него кусок хлеба, а тут будто самого князя потчует.
А Евстигней сидел на лавке и все посматривал на Федору. Поглянулась ему пророчица, кажись, вовек краше бабы не видел. Зело пышна и пригожа. Одно худо - строга и неприступна, и глаза как у дьяволицы. Чем бы ее еще улестить? Может, винца поднести. Правда, не принято на Руси бабу хмельным честить, однако ж не велик грех. Авось и оттает. Федора.
Сам спустился в подклет, достал кувшин с добрым фряжским вином. Когда-то заезжий купец из Холмогор гостевал, вот и выменял у него заморский кувшин.
– Не отведаешь ли вина, Федора?
Пророчица насупила брови.
– Не богохульствуй, хозяин.
– Знатное винцо, боярское. Пригуби, Федора.
– Не искушай, святотатец! Мы люди божии. Не велено нам пьяное зелье. Изыди!
Гаврила, стоявший у двери, сглотнул слюну. Резво шагнул к Евстигнею, услужливо молвил:
– Не хотят бабоньки, Евстигней Саввич. Ну да и бог с ними.
Евстигней передал Гавриле кувшин и вновь опустился на лавку. Скребанул бороду.
"Строга пророчица. Блюдет божью заповедь, ничем ее не умаслишь... А может, на деньги позарится? После бога - деньги первые".
Из подклета вывалился Гаврила. Пошатываясь, весело и довольно ухмыляясь, доложил:
– Унес, Евстигней Саввпч... А не романеи ли бабонькам? Я мигом, Саввич.
Евстигней сплюнул. Поди, полкувшина выдул, балагур окаянный!
Свирепо погрозил кулаком.
– Сгинь, колоброд!
Гаврила, блаженно улыбаясь, побрел к выходу. Проходя мимо Федоры, хихикнул и ущипнул бабу за крутую ягодицу. Та на какой-то миг опешила, пирог застрял в горле. Пришла в себя и яро, сверкая глазами, напустилась на Гаврилу:
– Изыди, паскудник! Гореть тебе в преисподней. Изыди!
Гаврила, посмеиваясь, скрылся за дверью. А Федора долго не могла успокоиться, сыпала на мужика проклятия, да и бабы всполошились, обратив свой гнев на хозяина.
– Греховодника держишь! Богохульство в доме!
– Осквернил трапезу!..
Федора поднялась, а за ней и другие бабы.
– Прощай, хозяин. Нет в твоем доме благочестия.
Повалили к выходу. Евстигней всполошился, растопырил руки, не пропуская пророчиц к дверям.
– Простите служку моего прокудного. Вахлак он и недоумок, батожьем высеку. Погости, Федора, в горницу тебя положу, отдохни, пророчица.
Федора была непреклонна.
– Не суетись, хозяин. Уйдем мы. Скверна в твоем доме.
– Денег отвалю. Останься!
– Прочь, богохульник!
Федора гордо вздернула плечом и вышла из избы. Евстигней проводил ее удрученным взором, глянул на стол в схватился за голову. Напоил, накормил и без единой денежки! Не дурень ли? На бабьи телеса позарился, а Федора только хвостом крутнула.
Заходил вокруг стола, заохал. Такого убытка давно не ведал. Надо же так оплошать, кажись, сроду полушки не пропадало, а тут, почитай, на полтину нажрали. Экая напасть!
На дворе горланил песню Гаврила. Евстигней взбеленился, выскочил на крыльцо. Гаврила развалился на телеге. Задрав бороду и покачивая ногой в лапте, выводил:
У колодеза у холодного,
Как у ключика гремучего
Красна девушка воду черпала...
– Гаврила!
Стеганул мужика плетью. Тот подскочил на телеге, выпрямился. Глаза мутные, осоловелые.
– Ты че, Саввич?
– Убить тебя мало! Дурья башка. Пошто Федору тискал?
– А че не тискать, - осклабился Гаврила.
– Ить баба. Че ей будет-то? Баба - не квашня, встала да пошла, хе...
Евстигней затряс кулаком перед самым носом Гаврилы.
– Фефела немытая, юрод шелудивый! Все дело спортил, остолоп!