Иван Болотников (Часть 2)
Шрифт:
Куракин взопрел, глаза его потерянно забегали по столу.
– Выпей, боярин, - вновь придвинул кубок Васильев.
Куракин выпил, закусил икрой, и ему малость полегчало. Атаман же опять наполнил кубки.
– Еще по единой, боярин. За здравие государя всея Руси!
За государя не выпить - грех. Осушил боярин кубок до дна и вскоре обмяк, раскраснелся; скинул шубу с плеч, оставшись в синем бархатном кафтане.
– Царя-то хоть известили?
– Известили, боярин. Хан врасплох не застанет.
– А сами-то как? Нешто орды не боитесь?
– В Диком Поле живем, боярин.
– Маловато у нас пороху, свинца и ядер. Пушечного зелья и на седмицу не хватит. Татары же, бывает, месяцами крепости берут. А про хлеб и гутарить неча. Оскудели, боярин. Царь нам три года хлеба не присылает.
– Гневается на вас царь. Басурман задерите, беглых укрываете?
– Басурмане нас сами задорят... А вот о беглых особая речь. Тут нам, боярин, поразмыслить надо. Крепко поразмыслить.
Васильев кинул на боярина пытливый взгляд, и Куракин насторожился.
– Поразмыслим, атаман. За тем к тебе и притащился. О беглых бояре пуще всего в затуге. Надобны они нам, атаман, ох, как надобны!
– Вам надобны, а Дону - помеха, - наугрюмился Васильев.
– Хоть сейчас выдал бы до единого.
– Вот и слава богу!
– возрадовался Куракин.
– Вот за то и выпьем.
Богдан Васильев давно носил в себе тайный умысел - отгородиться крепкой стеной от беглого люда, от которого он видел все беды на Дону. "Чем больше голытьбы!
– не раз говорил он своим доверенным старшинам, - тем больше голоду и напастей". Дон как ни велик, но всех ему не прокормить. А голытьба прет и прет, где тут хлеба набраться. Старожилые, домовитые казаки уж сколь лет на беглых косятся. Они им - поперек горла. Придут на Дон - ни кола, ни двора, глотки дерут: "Вы тут разжились, дворы от богатства ломятся, а мы босы и наги. Айда на поганых! Айда на Волгу купчишек грабить!" И начинается буча. Пойдут на разбой, а перед царем отвечать всему Дону. И нет тогда ни хлеба, ни зелья. Вот и выходит: беглого пригреешь, от царя упрячешь, а домовитым - потуже гашник подтягивать да за свое добро опасаться. Голытьба вот-вот на старожилых кинется, и тогда пойдет такая заваруха, что вовек не расхлебать. А заварухи Васильев не хотел. Доном должны владеть крепкие домовитые казаки, те, что давно надуванили добра и со всеми жаждали замирения: будь то татарин, турок или поволжский ногаец. Дон устал от беспрестанных войн и набегов.
После третьего кубка Куракин и вовсе повеселел - вино было крепкое, но Васильев посмотрел на боярина смуро.
"Задавили мужика, вот и бежит на Дон. Нет бы чуток слабину дали, господа вислобрюхие!"
Куракин, не замечая насупленного взгляда атамана, навалился на снедь, благо на столе было всего довольно. Осведомился:
– Когда ж за беглых возьмешься, Богдан Андреич?
– А вот как от крымца отобьемся, так и возьмусь.
– Тяжеленько будет, атаман. Беглых прорва. Тыщами лезут на Дон, стрелецкие заставы не управляются. У меня вон полста оратаев сбегло, а пымали только троих. Мудрено мужика остановить.
– Мудрено, боярин. Но ежели крепко за него взяться, - остановим, не пустим на Дон.
– Да как крепче-то, атаман?
–
– Надо вкупе с Москвой браться. Одних царевых застав мало. Мыслю своих донцов поставить.
– Своих?
– озадаченно протянул Куракин.
– Этих-то смутьянов? Пустое речешь, атаман. Наслушался на площади.
– Кричали больше из голодранцев. Но есть у нас и добрые казаки, те, что на Дону издавна. Их у нас тысячи. Соберем из домовитых станицы - и в Верховье. Ни один беглый не проскочит.
– А нонешных горлопанов куда денешь? У тебя их, почитай, целая рать.
Васильев к Куракину еще теснее.
– И горлопанам сыщем место. Лишь бы царь помог... Я вот что мекаю, боярин. Голытьба в набег просится. Давно норовит в поход уйти. И пусть идет!
– Куда ж, атаман?
– На Волгу, боярин. Вас, бояр, громить да купчишек зорить. Пусть снаряжаются.
Куракин оторопело глянул на Васильева.
– Рехнулся, атаман! Да мыслимо ли дело голытьбу на бояр напущатъ? То бунт!
– Погодь, боярин, уйми гнев. Не на бунт призываю. Помыслы мои иные. И царь будет доволен, и на Дону станет спокойно.
– Не разумею тебя, Богдан Андреич, никак не разумею.
– Сейчас уразумеешь, боярин. Но хочу упредить, - разговор наш держи в тайне великой. Иначе ни мне, ни тебе головы не сносить.
– Не болтлив я, Богдан Андреич. Богом клянусь, - истово перекрестившись, заверил Куракин.
Васильев поднялся и толкнул ногой дверь. В сенях никого не было. Атаман вновь подсел к боярину, но заговорил не сразу, все еще не решаясь высказать задуманное.
– Коли от татар отобьемся, голытьбе в куренях не усидеть - в набег подастся. Многие с Дона уйдут, то и добро. Дурную траву - с поля вон. Придет голытьба на Волгу, захочет купцов и бояр зорить, а угодит в капкан.
Куракин вновь непонимающе глянул на Васильева, и тот наконец прояснил:
– О разбойном походе извещу на Москву. Борис Годунов уж сколь лет помышляет покончить с крамолой на Дону. Вот и пусть изводит. Прикажет снять цареву рать с Оки - и конец голодранцам. Уяснил, боярин?
– Вот ты каков, - крутнул головой Куракин.
– Коварен, Богдан Андреич, ох, коварен. Ужель своих донцов не жаль?
– Какие они "свои"?
– желчно отмахнулся Васильев.
– Они добрым казакам житья не дают. Не нужны они Дону!
В тот же день Куракин заспешил в Москву.
ГЛАВА 9
КРЫМСКИЙ ПОВЕЛИТЕЛЬ
Вскоре все казачье Понизовье собралось в Раздорах. Покинула свою станицу и родниковская повольница во главе с атаманом Болотниковым.
Раздоры готовились к осаде.
Пушкари и затинщики чистили пушки, пищали и самопалы, возили к наряду16 картечь, ядра и бочки с зельем. Казаки волокли на стены бревна, колоды и каменные глыбы, втаскивали на затинный помост медные котлы со смолой. В кузнях без умолку громыхали молоты: бывшие посадские ремесленники ковали мечи и копья, плели кольчуги, закаливали в чанах сабли и точили стрелы.
Многие казаки прибыли в Раздоры по Дону; на берегу скопились сотни челнов, будар и стругов. Болотников как-то посмотрел с крепостной стены на суда и покачал головой.