Иван Болотников (Часть 2)
Шрифт:
– Зачем считать, батька?
– прервал атамана стоявший подле Болотникова длиннющий полуголый казак с отсеченным ухом.
– Поганые на нас ходят бессчетно. Разве мало от них урону? Разве мало станиц они в крови потопили?
– Немало, казаки, - мотнул головой Васильев.
– Немало мы лиха от поганых натерпелись. А ноне новое лихо идет. Пятнадцать туменов собрал Казы-Гирей в Бахчисарае. Как будем татар встречать, донцы?
– А сам-то как мекаешь, атаман?
– вопросил Григорий Солома.
– Погутарили
– Выдюжим ли, батька?
– Выдюжим, донцы. Крепость добрая, отсидимся. А там, глядишь, и засечная рать поспеет. Тогда ударим вкупе и наломаем бока поганым. Так ли, донцы?
– Так, атаман!
– Кличь станицы в Раздоры!
– Примем осаду!
Васильев постоял, послушал и ударил булавой по красному перильцу.
– Так и порешим, донцы!
Атаман и старшины начали было сходить с помоста, но их остановил громкий возглас казака, прискакавшего к майдану от Засечных ворот:
– Погодь, батька! Царев посол-боярин в гости прибыл. До тебя, батька, просится!
Васильев приказал:
– Проводи боярина в мой курень.
Федька Берсень недовольно глянул на атамана и вновь взбежал на помост.
– Пошто в курень? А не лучше ли здесь послушать царева боярина? На круг его, донцы!
– На круг!
– дружно воскликнули казаки.
По лицу атамана пробежала тень: хотелось погутарить с послом с глазу на глаз. Но теперь уже поздно, против круга не попрешь.
– Сюда боярина!
Вскоре к майдану подъехал посольский поезд - крытый возок и несколько груженых подвод в окружении полусотни стрельцов в голубых кафтанах. Из возка сошел на землю царев посол в долгополой бархатной ферязи. То был московский боярин Илья Митрофаныч Куракин - полнотелый, среднего роста, с крупным мясистым носом. Приосанился, посмотрел на казаков без опаски.
– Где тут ваш атаман?
– Я атаман, - дурашливо подбоченился Секира и, выпятив грудь колесом, покручивая черный ус, шагнул к боярину.
– Рожей не вышел, - буркнул Куракин.
– А чем моя рожа плоха?
– Холопья твоя рожа. Не мельтеши!
Глаза Секиры сердито блеснули,
– Угадал, боярин, холопья. Когда-то у князя Масальского на конюшне навоз месил. А ноне вот казак, и шапку перед тобой не ломаю. Кланяйся мне!
– Прочь, смерд!
– ощерился Куракин.
– Прочь, голь перекатная!
– Братцы!
– вскинулся Секира.
– Боярин нас смердами лает! Собьем спесь с боярина!
Казаки озлились, тесно огрудили Куракина. Секира подскочил к боярину и сорвал с его головы высокую горлатную шапку; напялил на себя и вновь подбоченился.
Куракин весь так и зашелся от неслыханного оскорбления.
– Рвань!.. В железа пса!
– Казака в железа?
Секира сверкнул
– Стрельцы!
– взревел боярин.
Стрельцы заслонили Куракина, замахали бердышами. И быть бы кровопролитию, да атаман не позволил. Перекрывая шум, закричал:
– Стойте, донцы! Остыньте! Послов не трогают! Дорогу боярину!
Казаки нехотя расступились, пропуская боярина к помосту. Васильев молвил миролюбиво:
– Ты уж прости мое войско, боярин. Горячий народец.
– Не прощу!
– затряс посохом Куракин.
– Не токмо мне - государю хула и поруха. То воровство!
– Здесь те не Москва, боярин. Не ершись, - спокойно, но веско произнес Федька Берсень.
Куракин глянул на казака, на взбудораженный круг и будто только теперь понял, что он не у себя на Варварке, а в далекой степной крепости с гордой, необузданной казачьей вольницей. И это его несколько остудило.
– Отдайте боярину шапку!
– приказал Васильев.
Секира нехотя снял дорогую боярскую шапку, и она, под улюлюканье и насмешливые выкрики донцов, поплыла к помосту.
– Прости, боярин, - вновь промолвил Васильев, возвращая Куракину горлатку.
Тот поперхнулся, побагровел и осерча нахлобучил шапку. Васильев указал Куракину на помост.
– Прошу, боярин.
Куракин не спеша поднялся перед тысячами устремленных на него усмешливых глаз. Никогда еще боярину не приходилось держать речь перед таким многолюдьем. Площадь кишмя кишит. А лица! Разбойные, наглые, дерзкие, никакого тебе почитания, так и норовят охальным словом обесчестить. Смутьяны!
Вспомнились слова думного дьяка Посольского приказа Андрея Щелкалова:
– Путь твой будет нелегок, Илья Митрофаныч. Нижние казаки на Дону своевольны. Особо не задирайся, но и государеву наказу будь крепок. Не давай Раздорам спуску. Пусть ведают - то земля великого государя, и он на ней бог и судья. Держись атамана Богдана Васильева. Был от него человек. Атаман хочет жить с Москвой в мире и помышляет призвать казаков на службу государю.
"Призовешь таких, - невольно подумалось Куракину.
– Крамольник на крамольнике. На дыбе бы всех растянуть. Сам бы кнутом отстегал каждого".
– Гутарь, боярин!
– поторопил Берсень.
– Гутарь!
– потребовал круг.
Куракин оглянулся на Васильева.
– Придется говорить, боярин. Теперь с круга не отпустят.
Куракин вытянул из-за пазухи бумажный столбец с царскими печатями, сорвал их, развернул грамоту и принялся нараспев читать:
"От царя и великого князя Федора Ивановича, всея великий и малыя и белыя Русии самодержца, в нашу отчину Раздоры низовым донским атаманам..."
– Давно ли Раздоры московской вотчиной стали?
– дерзко перебил боярина Федька Берсень.
– Нет, вы слышали, донцы?