Иван Болотников (Часть 2)
Шрифт:
– Богу зарок дала, воевода. Не неволь и не гневайся, - с легким поклоном молвила Агата.
– Так и не будешь?
– пьяно качнулся Федька.
– Не буду, воевода, - тихо, но твердо сказала Агата.
Федьке упрямство девки не понравилось, в темных глазах его полыхнул огонь.
– Не будешь? Это мне-то перечить? Кинь гордыню, Агата, силом заставлю. А ну-ка, Иван, помоги ей выпить!
Болотников глянул на девку, та стояла отчужденная и неприступная; большие синие глаза были холодны. Тяжелая русая
"Будто Василиса моя", - невольно подумалось Ивану.
– Чего ж ты, друже?
– подтолкнул Федька.
– Оставь ее, воевода. Зачем же силком?
Агата благодарно глянула на Болотникова, но к ней тотчас подскочил Васюта, полез целоваться.
– Приголублю тебя, молодушка.
Иван оттолкнул Шестака от девки, но тот опять полез. Тогда почему-то обозлился Федька.
– Прочь! Убью, Васька!
Отшвырнул Шестака к стене, опустил тяжелую руку на турецкий пистоль.
– Порешу за Агату... То лада моя. Крепко запомни. Васька.
– Ошалел, воевода, - потирая ушибленный затылок, незлобиво вымолвил Васюта.
– Твоя так твоя. Для меня ж и Феклуша в утеху. Так ли, любушка?
Подошел к девке, ущипнул за крутой зад. Фекла хихикнула, игриво блеснула влажными глазами.
– Грешно, батюшка.
– Без греха веку не изживешь, без стыда рожи не износишь, Феклушка. Где грех, там и сладость, - вывернул Васюта и потянул девку в темные сени.
Болотников молчаливо пошатывался возле прялки; голова была тяжелой, плясали трепетные огоньки свечей в затуманенных глазах.
– Прилягу я, воевода.
– Почивай, Иван... Палашка! Проводи молодого князя в покои.
– Провожу, батюшка-воевода, - охотно кивнула девка и шагнула следом за Болотниковым.
Федька тяжело плюхнулся на лавку, повел мутными очами по светлице. Девки все еще стояли, ожидая воеводского слова.
– И вы почивайте. Ступайте в подклет... А ты побудь здесь, Агатушка, побудь, голубица.
Девки вышли, и в светлице стало тихо. Слышалась лишь веселая возня из сеней, где миловался с Феклой Васюта.
Берсень поднял хмельную голову. Агата, опустив руки, стояла, все так же спокойно и отрешенно посматривая на Федьку.
Берсень протянул к ней руку, усадил подле себя.
– Когда ласкова ко мне будешь, Агатушка?
– Не ведаю, воевода.
– Аль что худое тебе содеял?
– Нет, воевода. До самой смерти за тебя буду молиться, что от злых басурман вызволил. Мыкать бы мне горе на чужой сторонушке.
– Мыкать, Агатушка. Надругались бы над тобой поганые, ох, надругались. Вон ты какая ладная... Хочешь, златом, серебром тебя одарю?
– Ничего мне не надобно, воевода, - с грустью молвила Агата. Отпустил бы ты меня из терема. В родную отчину к матушке хочу.
– К матушке ли?
– насупился Федька.
– А, может,
– Нет у меня суженого, воевода. По матушке соскучилась, по подружкам веселым да игрищам. Тут же скучно у тебя, воевода. Кручина меня гнет. Отпусти!
– Кручина гнет?
– поднялся с лавки Федька.
– Да я тебя враз развеселю! Девок-песенниц соберу, скоморохов кликну. Прикажи, Агатушка!
– Мне ли, крестьянской девке, боярину приказывать, - улыбнулась краешками губ Агата.
– Боярину? Да кой я боярин, - рассмеялся Федька, но тотчас опомнился, согнал ухмылку с лица.
– Воевода я, Агата. Над крепостью и ратниками государем поставлен.
Придвинулся к Агате, положил руки на плечи, заглянул в глаза.
– Аль не мил я тебе, лебедушка?
Агата очей не опустила, глаза ее были пристальны.
– Сильный ты и отважный. Зрела, как басурман мечом разил. А вот каков ты душой - не ведаю.
– А ты полюби и поведаешь. Не так уж и плох я, Агатушка. Народ в крепости мною доволен. Жалую я простолюдина, а приказных мздоимцев кнутом потчую. Аль не слышала?
– Наслышана, батюшка. Праведно воеводствуешь. Ратный люд к тебе льнет.
– Вот-вот. Одна лишь ты, Агатушка, меня сторонишься. А ты полюби, согрей душу мою.
Федька прижался к Агате, поцеловал в губы. Но та но ответила на ласку, отстранилась, встала под божницу.
– Не надо, воевода. Богом тебя прошу!
Федька тяжко вздохнул и молча вышел из светлицы.
...Перед святой Троицей мать послала Агату в соседнюю деревню Якимовку.
– Добеги, дочка, до сестрицы. Пущай к нам на Троицу придет.
– Добегу, матушка, покличу.
До Якимовки версты три. Дорога тянулась боярской пашней, по которой сновали мужики с лукошками. Страдники сеяли яровые.
В Якимовке Агата бывала часто: там жила ее родная тетка. Были в деревне и задушевные подружки, с которыми Агата гуляла не одно красное дето.
Вечером девки и парни собрались на околице; качались на качелях, вели хороводы. Вдруг от березового перелеска послышались пронзительные гортанные выкрики. Парни и девки примолкли, повернулись к зеленому перелеску.
– Татары!
– испуганно ахнула Агата.
До Якимовки рукой подать, однако добежать не успели: татары молнией неслись на резвых длинногривых конях. Настигли у самых изб. Парни выхватили из плетня по орясине, но тотчас были зарублены острыми кривыми саблями. Девок же повязали ремнями.
С ветхой деревянной колокольни ударили в набат. С вилами и топорами выскочили мужики из изб, отчаянно преградили путь ордынцам. Но схватка была короткой: уж слишком много татар навалилось на деревню. Все мужики были перебиты, в избах остались лишь одни дряхлые старики и старухи, но и их не пощадили ордынцы.