Иван Болотников Кн.2
Шрифт:
— Ничего, ничего, ребятушки. Вон сколь верст отмахали. Ныне же, почитай, отмаялись. Дале Москвы не пойдем.
Знал Иван Исаевич: пушкарям и возницам, обслуживающим наряд, было и в самом деле лихо. Через какие только неудобицы не приходилось перетаскивать тяжеленные орудия! Зимой же наряду вдвойне худо.
«И не только наряду, — раздумывал Болотников. — Всему войску зимой тяжко. Зима — не лето. Эх, прийти бы к Москве месяца на два ране! И драться веселей, и с харчами получше. У зимы же брюхо велико. Напасись еды на стотысячную рать!»
Правда, повольники пока еще большой
Иван Исаевич сел на коня и поехал по стану. Его сопровождали Устим Секира и Матвей Аничкин. Всюду сновали повольники. Одни несли из леса сучья и разводили костры, другие, сбегая к дымящимся прорубям Москва-реки, поили коней, третьи сооружали шалаши.
Добро, лес рядом, отметил Иван Исаевич, добро, соломкой запаслись. В шалашах все потеплей. Но на душе было неспокойно: ранняя зима прибавила хлопот. Недоставало не только хлеба, мяса и сена, но и теплой одежды: валенок, полушубков, рукавиц, шапок.
«Прийти бы летом, — в который уже раз подумалось Болотникову. — То-то бы на Москву навалились!.. Ныне же с ходу Шуйского не возьмешь, зимой крепости брать тяжко. А тут сама Москва. Да и монастыри к бою изготовились. Что ни обитель, то твердыня».
Москву надежно прикрывали семь монастырей: Спасо-Андрониевский, Симонов, Новоспасский, Покровский, Даниловский, Новодевичий, Донской. Монастыри высокие, мощные, с толстыми каменными стенами, с башнями и бойницами, с крепкими воротами и амбразурами верхнего, среднего и нижнего боя. Лазутчики донесли: в крепостях-обителях засели стрельцы, уставились пищалями и пушками.
И в самой Москве ожидало Болотникова немало каменных преград. В Белом городе — Сретенский, Рождественский, Высокопетровский и Страстной монастыри. Китай-город прикрывали с востока Иваницкий и Златоустинский монастыри. Далее, к западу, у Большой Дмитровки, стоял Георгиевский монастырь, у Большой Никитской — Никитский, у Чертольских ворот — Алексеевский. Варваринская и Никольская улицы защищались стенами Знаменского, Богоявленского и Никольского монастырей…
Лихо, лихо Москву брать! Сколь мужичьей крови прольется… Вот если бы, как Калугу? Там подняли посад и взяли крепость без единого убитого ратника. Вот так бы и Москву всколыхнуть. Лазутчики доносят, что в столице неспокойно. Черный люд крамолен. На Сретенке и Мясницкой целое побоище с государевыми стрельцами было. Посадчане, прочитав «листы», ринулись на боярские дворы. Шуйский прислал конных стрельцов. Многих посадчан в застенок свели. Но гиль на Москве не утихает. Замятия прокатилась по Зарядью, Петровке, Ордынке… Москва шумит, вот-вот всем скопом грянет на самого Шуйского. Тот же в Кремле заперся, пушки на
Эх, Иван Исаевич, Иван Исаевич! Кабы тебе все знать да предвидеть, но и тебе бог не дал быть о семи пядей во лбу. Не жди, не мешкай! Соберись с духом и вдарь по Шуйскому. Вдарь, пока Москва в смятении, пока не подтянула силы. Царю и боярам твоя промешка на руку… Да не забудь Москву в кольцо взять, не забудь все дороги перекрыть. Не забудь, Иван Исаевич!
— Глянь, воевода. Никак пополнение, — сказал Устим Секира, кивнув на густую толпу мужиков, идущих по дороге.
— Кажись, из горожан, — произнес Аничкин. Ни на одном из мужиков не было лаптей.
Впереди толпы ехал на чубаром коне Тимофей Шаров. Увидел Болотникова, весело молвил:
— Москва к тебе, воевода!.. Не хотят боле посадчане под Шуйским сидеть.
У Болотникова довольно заискрились глаза. Москвитяне начали покидать столицу! То добрый знак.
— Здрав будь, Большой воевода! — поясно поклонились москвитяне.
Иван Исаевич сошел с коня, приветливо молвил:
— И вам здоровья доброго… Шапки, шапки наденьте! Не студите головы. С чем ко мне пришли, други?
— Прими под свое начало, Большой воевода.
— А чего ж в Престолькой не сидится? Там и царь, и патриарх, и избы теплые. У меня ж здесь не рай. Вишь, как мои ратники в сугробы зарываются. Здесь на изразцах не полежишь, не погреешь бока. С чего бы это вдруг Москва ко мне, а?
Москва ответила:
— Не желаем боле Василия Шуйского на троне зреть. Тяглый люд в три погибели гнет, ни вздохнуть ни охнуть. Последни деньжонки отнял. Ремесло наше вконец захирело, кормиться боле не с чего. Затуга и голодень на Москве, воевода. Ты уж прими нас под свою руку, батюшка, не дай погибнуть.
— И много ли вас таких на Москве?
— Весь черный люд великую нужду терпит. Не люб народу Василий Шуйский. Лихо с ним. Москва об истинном царе помышляет. Чу, Дмитрий Иваныч к народу милостив, праведно станет царствовать.
— Праведно, други. О том вы, поди, из грамот его наслышаны. Боярам боле не мытарить простолюдина. Быть и судам праведным, и ремеслу жить!.. Приму вас к себе.
Москвитяне вновь сняли шапки и вновь закланялись. Один из них, широконосый, с большими висячими бровями, кашлянул в кулак и спросил:
— На Москве слушок прошел, воевода. Царь Дмитрий-де, коль боем столицу возьмет, показнит не токо бояр, но и всех посадчан, как своих изменников. Страшно то черному люду.
— Вранье! — резко кинул Болотников. — Слух тот Шубник пустил, дабы отпугнуть посадчан от царя Дмитрия. Никогда Дмитрий Иваныч не поднимет меча против своего народа. Рать его, в кою вы пришли, из крестьян и холопов. Так ужель трудник трудника на плаху потащит? Вранье!
— Спасибо тебе, батюшка, — в третий раз поклонились посадчане.