Иван Болотников Кн.2
Шрифт:
— Кому с грамотой ехать?.. Никак, мне.
— Тебе, Матвей, тебе, друже.
Знал Иван Исаевич: как никогда нужен сейчас войску Матвей Аничкин, его цепкий глаз, его уменье выискивать и ловить врагов. А врагов, когда подошли к Москве, стало и вовсе много. Чуть ли не каждый день вылавливали лазутчиков Шуйского. И все же выбор пал на Матвея: в Москве он теперь еще нужнее.
Аничкин вышел из избы, но слова его надолго засели в голове Болотникова. «Не круто ли?» Аничкин зря так не скажет… А может, и в самом деле круто. Не отпугнуть бы мелких и средних купцов.
И посеял же в душе смуту, дьявол! «Не круто ли?» Не круто, не круто, Матвей! Неча набольших купцов щадить. От них кабала не мене боярской, все черные слободы в великой маете. Не станут мелкие торговцы — а кто в Москве не торгует! — за набольших купцов стоять. Не станут! Будет с них разору и притеснений. Вкупе с боярами выдадут гостей… Поезжай, Матвей, поезжай с богом!
Успокоившись, поднялся с лавки, надел теплый малиновый кафтан на лисьем меху. Надо было еще раз съездить к Коломенскому. Как там гуляй-город, хватило ли саней, сена и соломы?
Только было за порог, а встречу Юшка Беззубцев.
— Нельзя ли в избу вернуться, воевода? — спросил тот, глянув на вестовых и охрану.
Иван Исаевич вернулся: Беззубцев по пустякам не придет.
— Перебежали ратники Из-под Угрешского монастыря. Два десятка.
— От Пашкова?
— От Пашкова, воевода. Ратники из мужиков. Не хотят-де боле под дворянским стягом ходить.
Иван Исаевич удовлетворенно кивнул. Добро, коль от Истомы Пашкова мужики бегут. И это уже не первый случай. Добро! Пусть ведает Пашков, на чьей стороне правда. Мужик с бухты-барахты из одной рати в другую не кинется.
— Однако не так уж и спроста пришли ратники, воевода, — продолжал Беззубцев. — Охота, говорят, нам царя Дмитрия поглядеть. Он-де вместе с Большим воеводой в Котлах сидит.
— Что?.. Царь Дмитрий в Котлах!.. Вместе со мной? — слова Юшки привели Болотникова в замешательство. — Да кто ж им сию брехню пустил?
— От стремянных Пашкова услышали. О том-де ныне вся рать его говорит.
— С чего бы это вдруг Пашкову такое понадобилось?.. С чего, Юрий Данилыч?
— Ума не приложу, — пожал плечами Беззубцев. — Но крепко знаю: слух пущен с каким-то хитрым умыслом.
Непременно с умыслом, подумал Иван Исаевич. Но с каким? Пашкову, кажись, нет никакого резона такие речи сказывать. Дураку ясно: окажись царь Дмитрий Иваныч в мужичьей рати, ни одного бы воина в дружине Пашкова не осталось. Да и самому Истоме пришлось бы тотчас ехать в царский стан. Где государь, там и слуги… Было бы гораздо лучше для Истомы, рели бы царь Дмитрий (волею слухов) очутился в его, пашковском, стане. То-то бы на весь свет заговорили об его рати, то-то бы побежали к нему со всех земель повстанцы. К Дмитрию, к Красному Солнышку, к Избавителю!.. Пешков же назвал Дмитрия среди мужиков и холопов, назвал явно в ущерб себе. Что это? Добрый жест или коварная задумка?
Думай,
Глава 11
Погром
Метели отбушевали, стихли, завалив черные курные избенки снегом. В селе Котлы три десятка срубов. На постое у мужиков — воеводы, сотники, казачьи атаманы. Ратники забились в шалаши и землянки.
Возле одного из костров дымя трубками, обогревались казаки Степан Нетяга и Вахоня Худяк. Степан к табаку привычный, лет двадцать не расстается с трубкой, Вахоня же пристрастился к «богомерзкому зелью» совсем недавно, с той поры, как сошелся в Волхове с Нетягой.
Во веки веков не забыть Худяку городка Волхова! В тот день, когда взяли крепость и когда вся рать праздновала победу, Вахоня Худяк, Степан Нетяга и Левка Кривец взяли разбоем купецкий двор. Купец — дряхлый, тщедушный, дали пинка — отлетел в угол. Сами же принялись разбивать сундуки и кубышки. Знатно пошарпали.
Купец возмущенно тряс бородой:
— Креста на вас нет, лиходеи! Ну да погодите, найду на вас управу. До воеводы вашего пойду.
— А вот это видел? — вытянул Вахоня саблю.
— Не пужай, душегуб. Я уж свое пожил. Ныне же к Болотникову пойду!
Купец шагнул к двери.
— Не дойдешь, пес! — крикнул Вахоня и сверкнул саблей.
Купец замертво рухнул. Из горницы выбежала молодая девка в голубом сарафане.
— Батюшка, роди-и-мый!
Вахоня похотливо осклабился: девка смачная, грудастая. С ухмылкой глянул на Степана Нетягу.
— Обабим?
Степан, ошалевший от вина и разбоя, молча кивнул.
Худяк повалил девку на пол, рванул застежки сарафана..»
Вышли на крыльцо с тяжелыми сумами. За высоким глухим забором грянула разухабистая казачья песня.
— Гуляют станишники, — хрипло протянул Левка. — Идем, что ль?
— А девка? — беспокойно глянул на Вахоню Нетяга. — А что, как к Болотникову пойдет?
— Показнит… Ей-богу, показнит, — смуро произнес Левка.
Купца и дочь его (зарубил Худяк) кинули в подполье. Сами же на улицу не пошли, а выбрались из подворья купца через сад.
— Кажись, никто не видел, — перекрестился Нетяга.
Но в городе — не в лесу. Заприметили! К казачьему атаману Мирону Нагибе заявился сосед купца — торговый «сиделец» Прошка Семенов — и поведал о разбое.
— Да быть того не может! — воскликнул Нагиба.
— Вот те крест! — клялся Прошка. — Воровские казаки твои в Рождественской слободке остановились. Идем-ка в избу, батюшка.
Мирон пошел. Казаки в избе бражничали, горланили песню.
— Глянь, батюшка, глянь, отец родной, — не успев войти, затараторил Прошка. — В кафтаны купца Захаркина вырядились. А вон и перстенечки на руках. Вели учинить сыск на злодеев.