Иван Болотников Кн.2
Шрифт:
— Так, так, владыка! — загорелся царь Василий. — Чудесное видение, кое протопоп Терентий записал на бумагу, надо немедля прочесть по всем храмам. Пусть люди ведают о своем тяжком грехе, пусть его замаливают и постятся. Благослови на сие богоугодное дело, святейший.
— Я подумаю об оном видении, государь. Вечор пришлю к тебе послушника.
Гермоген, хоть и презирал царя, но новое «чудо» ему пришлось по душе. Какая бы смута по Руси ни гуляла, но мужики и посадские христолюбивы, им не отринуть бога, он накрепко сидит в их душах, и в этом великая сила
«Повесть о видении некоему мужу духовну» по царскому велению была оглашена двенадцатого октября в Успенском соборе «вслух во весь народ, а миру собрание велико было». Патриарх объявил с амвона шестидневный пост, во время которого «молебны пели и по всем храмам и бога молили за царя и за все православное крестьянство, чтобы господь бог отвратил от нас праведный свой гнев и укротил бы межусобную брань и устроил бы мирне и безмятежне все грады и страны Московского государства в бесконечные веки».
Царь неустанно молился.
Гремел проповедями с амвона патриарх Гермоген.
Неистовствовали попы и монахи.
«То покрепче меча», — довольно думал Василий Шуйский.
Глава 8
Болотников и Пашков
Истома Пашков подошел к Москве 28 октября 1606 года. (Вначале взял Коломенское, затем перебросил свое войско к деревне Котлы, что в семи верстах от столицы.)
Иван Болотников подступал к Москве тремя днями позже.
К полудню завиднелись золотые купола Данилова, Симонова и Новодевичьего монастырей.
— Дошли, други! — размашисто перекрестился Иван Исаевич.
— Дошли, воевода! — приподнято молвил Семейка Назарьев.
— Дошли! — волнующе выкрикнул Устим Секира.
Рать встала.
Взирали на предместья Москвы мужики и холопы, казаки и монастырские трудники, бобыли и бурлаки, приставшие к войску с берегов Дона, Оки и Волги. Взирали десятские и сотские, пушкари и затинщики, воеводы и головы.
Взирал Болотников. Взирала рать.
Дошли-таки! Учащенно, взволнованно бились сердца. Дошли! Через бои, кровь и смерть, через все тяжкие испытания. Дошли!
Вот она, Москва-матушка! Лепая, белокаменная, столица всея Руси.
Вот она, грозная, царева, боярская. Засел за стенами враг — лютый, немилосердный; как-то его осилить, как-то спихнуть Шуйского с трона, дабы посадить на его место истинного царя, помазанника божьего, царя Избавителя, кой даст мужикам землю, холопам волю, кой заточит в темницы злое боярство, кой повелит повсюду избрать праведных старост и судей. И заживет мужик, заживет холоп, заживет счастьем и волюшкой. А волюшка рядом, близехонька, еще разок поднатужиться — и она в мужичьих руках.
Ликующе на душе Болотникова, в голове вихрь чувств буйных, жарких, заветных. Он, Большой воевода, привел к Москве народную рать, привел напродир, через частокол врагов, привел через хитрейшие козни Шуйского. Сколь отдано жизней, сколь сермяжной крови пролилось,
К Большому воеводе неспешно и степенно приближался долговязый костистый чернец. В черном клобуке, в черной рясе, с большим медным крестом в жилистой длиннопалой руке.
— Дозволь, сыне, благословить тебя на ратный подвиг, — молвил басовито и глухо, и тотчас, выхватив Из-под рясы нож, ударил им в грудь Болотникова…
Ратники ахнули. Иван Исаевич побелел, качнулся. (Вот она, волюшка!) Нож, пронзив кафтан, застрял в кольчуге. К чернецу подскочил Аничкин, сверкнул саблей.
— Погодь, Матвей, — вытягивая нож из кольчуги, ледяным голосом бросил Болотников.
Рать угрожающе загудела:
— В куски его!
— Смерть чернецу!
— Смерть ироду!
Кольчуга Болотникова обагрилась кровью.
— Ранен, батько? — кинулся к Ивану Исаевичу стремянный Секира. — Худо тебе?
— Ничего, ничего, жив буду, — морщась от боли, произнес Болотников и негодующе глянул на монаха.
— Этого пса покуда не трогать.
Монах, сверкая черными медвежьими глазами, закричал:
— Братья! Не верьте ему. То антихрист, предавшийся сатане! Он проклят богом! Отриньте от богоотступника, дабы не угодить в адово содомище. На Москве духовному лицу было видение. Христос разгневан злом, кое вы, поддавшись Ивашке-антихристу, повсюду творите. Ждет вас суровая кара божья! Покайтесь, и Христос вас простит, отриньте от сатаны!
— Буде, чернец! — Нечайка Бобыль взмахнул могучим кулаком. Монах грянулся оземь.
— К пытке его! — крикнул Аничкин.
В шатре Болотникову перевязали грудь. Рана оказалась неглубокой.
— Счастье, твое, воевода. Еще бы полвершка и… Добро, кольчуга оказалась крепкой, — сказал Аничкин.
Семейка Назарьев с откровенной досадой посмотрел на Аничкина. Тот понял его взгляд, нахмурился: провородили телохранители лазутчика. Да и кто мог знать, что он придет в облике монаха, придет смело, на виду всего войска, придет на явную свою погибель. Но что заставило его пожертвовать собой? Прежние лазутчики пытались убить Болотникова исподтишка, этот же нанес удар открыто.
Стоя под пыткой, чернец, неустрашимо глядя в лицо Болотникова, сурово изрек:
— Дело твое худо, вор!
— Чего ж так, отче? Зрел, какое у меня войско?
— Зрел. Войско твое скликано диавольским наущеньем, что вселилось в твою поганую душу. Ведай, вор: все, что создано диаволом, ложно и тленно. Бог всемогущ! Будет так, как повелит Христос. И никакая сатанинская сила не устоит перед богом. Христос сильнее диавола! Ты же и воровская рать твоя — кара божья, кара за смертные грехи, в коих погрязли люди. Покайся, смирись, повели христианам разойтись по домам — и всемилостивый бог простит тебя.