Иван Болотников
Шрифт:
– Изволю, благодетель ты мой. Изволю!
Федотка, покачиваясь, жег глазами Варьку.
– Смачна, лебедушка, у-ух смачна!
– Да бог с ней. Выпьем, милок. И я с тобой на потребу души.
– Любо. Пей до дна, наживай ума!
Опрокинул чарку, обливая вином рубаху, и тут уж вовсе осоловел. Глуповато улыбаясь, отвалился к стене, зевнул.
– А теперь почивать, милок. Уложу тебя в горнице. Там у меня тепло, – сказал Евстигней. Но один из мужиков, приземистый и щербатый,
– С нами ляжет. Тут места хватит да и нам повадней.
– Как угодно, крещеные… Варька! Кинь мужикам овчину.
Федотка шумно рыгнул, сонные глаза его при виде Варьки ожили. Поманил рукой.
– Сядь ко мне, лебедушка… Пущай без овчины спят, не велики князья… Куды?
– Придет сейчас, милок, – успокоил Евстигней, вновь подсаживаясь к Федотке. – А может, наверх, в горенку? Варька устелет.
– Варька?.. Айда, хозяин.
Евстигней подхватил Федотку под руку и повел было к лесенке, но перед ним тотчас возник щербатый мужик.
– Тут он ляжет, хозяин.
Ухватил сотоварища за плечо и потянул к лавке. Но Федотка оттолкнул щербатого.
– Уйди, Изоська!
Щербатый не послушал, упрямо тащил Федотку к лавке.
– Нельзя тебе одному, Федот Назарыч. Тут ложись, а наверх не пущу.
– Это ты кому? На кого горло дерешь?! – глаза Фе-дотки полыхнули гневом. – На меня, Федота Сажина?… Прочь, Изоська!
И щербатый, насупившись, отступил.
В горнице темно, лишь перед киотом мерцает, чадя деревянным маслом, синяя лампада, бросая на лики святых багряные отблески.
– У тебя тут, как в погребе, хозяин… Не вижу, – пробормотал Федотка.
Евстигней нащупал на поставце шандал, запалил свечу от лампадки; повернувшись к Федотке, указал на широкую спальную лавку, крытую бараньей шубой.
– Вот тут и почивай, милок… Сымай кафтан. Давай помогу.
Федотка, икая и позевывая, повел мутными глазами по горнице.
– Где девка?.. Пущай девка придет.
– Пришлю, милок, пришлю… Сымай лапотки…
Федотка сунул кушак под изголовье и тотчас повалился, замычал в полусне:
– Девку, хозяин… Лебедушку.
Евстигней задул свечу и тихо вышел из горницы. Ми-нуту-другую стоял у низкой сводчатой двери. Федотка невнятно бубнил в бороду, а потом утих и густо захрапел. Евстигней перекрестился.
«Все… слава богу. Токмо бы не проснулся… Помоги, господи».
Сняв со стены слюдяной фонарь, спустился в подклет. Мужики, задрав бороды, лежали на лавках.
– Как он там? – спросил Изоська, недружелюбно скользнув по Евстигнею глазами.
– Почивает, милок. После баньки да чарочки сон сладок. Да и вам пора.
Вышел из прируба. На улице черно, ветрено, сыро. Дождь, крупный и холодный,
«Опять дрыхнет, нечестивец. Послал господь дозорного».
– Гаврила!
– Тут я, – послышался голос с повети. – Зябко. Плеснул бы для сугреву.
– Ужо плесну. – Евстигней приблизился к дозорному, покосился на дверь подклета, зашептал. – Ступай к мужикам. Глаз не спущай. Чую, лихие людишки. Особливо тот, с рябой рожей… А Федотку не ищи. У меня в горнице.
– В горнице?.. Так-так, – крякнув, протянул Гаврила.
– Пистоль заряжен?
– Не оплошаю.
– Ну-ну, – мотнул бородой Евстигней и тихо шагнул к подклету.
Глава 3 ЛАРЕЦ
Ермила зло замахнулся на боярского сына.
– Четвертовать его, атаман. Чалого посек, дружка верного. Я с ним пять налетий по Руси бродяжил.
Выхватил саблю, ощерился.
– Цыц! Сам казнить буду.
Багрей подтолкнул боярского сына к волчьей клети. Голодная стая рвала на куски Прошкино тело.
Багрей широко перекрестился.
– Упокой, господи, новопреставленного раба божия. Боярский сын отвернулся. Атаман шагнул к детине,
тяжело ухватил за плечи и вновь повернул к клети.
– Страшно?.. Разуй зенки, разуй! Не вороти морду.
– Кат! – хрипло выдавил боярский сын, и глаза его яро блеснули.
– Не по нутру? Ишь ты. Я тобой еще не так потешусь, гостенек ты мой желанный… Ермила! Тащи его в избу.
Боярского сына поволокли в атаманов сруб, толкнули на лавку.
– Стяни-ка ему покрепче руки… А теперь уходи, Ермила. Говорить с гостеньком буду.
Багрей замкнул дверь на крюк, сел против узника, положив топор на стол. Долго молчал, теребил дремучую бороду. Наконец вымолвил тихо:
– Ну здорово, страдничек. Привел господь свидеться. Боярский сын не отозвался, но что-то дрогнуло в его
лице. Багрей скинул личину.
– На признал, Ивашка?
Глаза детины широко раскрылись.
– Мамон! – глухо выдавил он, приподнимаясь на лавке.
– Не чаял встретить?.. Гляди, гляди. Давненько не виделись. Где же тебя носило? Почитай, год прятался. Молчишь? Я-то думал, в степи подался, а ты тут, в лесах шастаешь.
Иванка пришел в себя. Проглотив комок в горле, зло произнес:
– В вотчине мужиков мучил и тут катом обернулся. Ох, и паскудлив же ты, Мамон. Жаль, не удалось тебе башку смахнуть.
– А я везучий, Ивашка. Ни царь, ни сатана мне башку не смахнет. А вот дьяволу я еще послужу, послужу, Ивашка! Люблю топором поиграть.