Иван Болотников
Шрифт:
– Убивец, тьфу!
– Плюй, Ивашка, кляни. Не долго тебе осталось. Хватит, погулял по белу свету.
– Червь могильный, душегубец!
– Вестимо, Ивашка, душегубец. Топор мне брат родной, а плаха – сестрица. Люблю людишек потрошить. Я ж у Малюты Скуратова 144 в любимцах ходил. Небось слышал? Горазд был на топор царев опричник, ух, горазд!
– Нашел чем похваляться. Кат!
– Кат, Ивашка, злой кат. Вот так и князь меня величал.
– Чего ж от него сбежал? Кажись, в узде он тебя не держал, – усмехнулся Болотников.
– Э-эх, Ивашка, младехонек ты еще. У меня с Теля-тевским особая дружба. Вот и пришлось в леса податься. Тут мне вольготней, я здесь царь лесной.
Подошел к поставцу, налил в кубки вина.
– Хошь выпить? Я добрый седни. Винцо у меня знатное. Борису Годунову в дар везли, а я перехватил гостей заморских. Поднесу, Ивашка.
– Из твоих-то рук!
– Рыло воротишь?
Прищурился, вперив в Болотникова тяжелый взгляд.
– Гордыни в тебе лишку. А чем чванишься? Смерд, княжий холоп! Я из тебя спесь вытряхну, живьем буду палить. В адских муках сдохнешь.
Мамон выпил и, с трудом унимая злобу, заходил по избе. Взял топор, провел пальцем по острому лезвию, ступил к Болотникову.
– По кусочкам буду тяпать, а к ранам – щипцы калены да уголья красны. Орать будешь, корчиться, пощады просить. Но я не милостив, я тут всех в царство небесное отсылаю. А зачем отпущать? Пропал раб божий, сгинул – и вся недолга. Да и волков потешить надо. Уж больно человечье мясо жрут в охотку… Чего зверем смотришь? Ух, глазищи-то горят. Не милы мои речи? А ты слушай, слушай, Ивашка. Покуда слова, а потом и за дело примусь… Жутко, а?
Тяжело сел на лавку, помолчал, а затем вновь тихо и вкрадчиво спросил:
– А хошь я тебя помилую?
– Не глумись, Мамон. В ногах ползать не буду.
– Удал ты, паря. А я взаправду. Отпущу тебя на волю и денег дам, много денег, Ивашка. Живи и радуйся. Но и ты мне сослужи. Попрошу у тебя одну вещицу.
– У меня просить нечего, кончай потеху, – хмуро бросил Болотников.
– Не торопись, на тот свет поспеешь… Есть чего, Ивашка. Богат ты, зело богат, сам того не ведаешь. Но жизнь еще дороже.
– О чем ты?
– Дурнем прикидываешься аль взаправду не ведаешь? – Мамон подсел к Болотникову, глаза его стали пытливыми, острыми. – А вот ваш, Пахомка Аверьянов, о ларце мне сказывал.
– О ларце?
– О ларце, паря. А в нем две грамотки… Припомнил? Тебе ж их Пахомка показывал.
Болотников насторожился: выходит, Мамон все еще не забыл о потайном ларце. Неужели он вновь пытал Пахома?
– Так припомнил?
– Сказки, Мамон. Ни грамот, ни ларца в глаза не видел.
– Да ну?.. И не слышал?
– Не слышал.
– Лукавишь, паря, а зря. Ведаешь ты о
– Брось, Мамон, не корчь святого. Не богу – дьяволу служишь, давно ему душу продал.
Мамон поднялся и ударил Болотникова в лицо. Иван-ка стукнулся головой о стену, в глазах его помутнело.
– Припомнил, собака?
– Сам собака.
Мамон вновь ударил Болотникова.
– Припомнишь, Ивашка. Как огнем зачну палить, все припомнишь. Мой будет ларец.
Откинул крюк, распахнул дверь.
– Ермила, отведи парня в яму!
Одноух недовольно глянул на атамана.
– Пора бы и на плаху, Багрей. Чего тянешь?
– Утром буду казнить.
Ермила позвал лихих, те отвели Иванку за атаманову избу, столкнули в яму с водой.
– Прими христову купель!
Сгущались сумерки. Лес – темный, мохнатый – тесно огрудил разбойный стан, уныло гудел, сыпал хвоей, захлебывался дождем. Прошел час, другой. Караульный, сутулясь, подошел к яме, ткнул рогатиной о решетку.
– Эгей, сын боярский!
Иванка шевельнулся, отозвался хрипло:
– Чего тебе?
– Не сдох? Поди, худо без одежи, а?
Голос караульного ленив и скучен. Иванка промолчал. Караульный сморкнул, вытер пальцы о штаны.
– Один черт помирать. Ты бы помолился за упокой, а?
Иванка вновь смолчал. Босые ноги стыли в воде, все
тело била мелкая дрожь.
– Чей хоть родом-то, человече? За кого свечку ставить?
Но ответа так и не дождался.
Мамон лежал на лавке. Скользнул рукой по стене, наткнулся на холодную рукоять меча в золотых ножнах.
«Князя Телятевского… Горюет, поди, Андрей Андреич. Царев подарок».
Вспомнил гордое лицо Телятевского, ухмыльнулся.
«Не довелось тебе, князь, надо мной потешиться. Ушел твой верный страж, далече ушел. Теперь ищи-свищи».
Еще прошлым летом Мамон жил в Богородском. После бунта Телятевский спешно прискакал в вотчину с оруж-ной челядью. Был разгневан, смутьянов повелел сечь нещадно батогами. Всю неделю челядинцы с приказчиком рыскали по избам, искали жито.
– Худо княжье добро стережешь, Мамон. Разорил ты меня, пятидесятник. Ежели хлеб пропадет, быть тебе битым. Батогов не пожалею, – серчал Телятевский.
Но хлеб как сквозь землю провалился. Телятевский повелел растянуть Мамона на козле. Тот зло сверкнул глазами.
– Не срами перед холопами, князь. Служил тебе верой и правдой.
– Вон твоя служба, – Телятевский показал рукой на пустые амбары. – Вяжите его!
– Дружинник 145 все же… По вольной к тебе пришел, – заметался Мамон.