Иван Болотников
Шрифт:
Батюшка шагнул на межу, перекрестился и кряхтя опустился на землю, растянувшись всем своим тучным телом вдоль .борозды.
Приказчик взмахнул рукой. Перед батюшкой, обратившись лицом к полю, встал степенный белоголовый старик с большим деревянным крестом. К попу подошли три мужика – осанистые, здоровущие, выделенные миром на «освящение нивы». А за ним выстроились остальные селяне с хоругвями и иконами. Отец Лаврентий, сложив на груди руки крестом, вымолвил:
– С богом, православныя.
Мужики пробормотали короткую молитву,
– Уродися, сноп, толстый, как поп!
Толкали мужики Лаврентия сажен двадцать, затем батюшка повелел остановиться. Селяне сгрудились, сердобольно завздыхали:
– Освятил батюшка нашу землицу.
– Теперь, можа, господь и хлебушка даст.
– Должно уродить нонче, коли чудотворец милость пошлет…
Мужики подняли отца Лаврентия с земли, оправили подрясник, отряхнули от пыли. Батюшка облачился в епитрахиль и, подняв крест над головой, изрек:
– Святой Николай, помоги рабам божиим без скорби пахоту покончить. Будь им заступником от колдуна и кол-дуницы, еретика и еретицы, от всякой злой напасти… Приступайте к севу, миряне. Да поможет вам господь.
Толпа покинула поле, подалась к лошадям, телегам и сохам.
Исай с сыном принялись налаживать сбрую. Отец стягивал хомут, прикручивал оглобли, а Иванка тем временем укорачивал постромки.
Когда все мужики приготовились к пахоте и вывели лошадей на княжий загон, к Исаю подошел приказчик.
– Тебе, Исаюшка, первую борозду зачинать. Выезжай с богом.
Исай смутился. Он замялся возле лошади, указывая приказчику то на одного, то на другого бывалого пахаря.
– Неча, неча, Исаюшка. Не первый годок борозду зачинаешь, – ворковал Калистрат.
И только когда попросили Исая селяне, то крестьянин согласно мотнул головой и низко поклонился миру.
– Кого из мужиков к лошадушке поставишь, сердешный? – вопросил пахаря приказчик.
Исай повел взглядом по толпе селян, а затем вдруг порешил:
– Иванку мово. Он парень толковый, с полем свыкся.
Толпа разом повернулась к молодому, статному, черноголовому парню, мирно восседавшему на телеге.
Никак не ожидал Иванка такого выбора. Лицо его разом вспыхнуло, зарделось. Парень спрыгнул с телеги, растерянно глянул на отца.
– Ты чего это, батя?
Исай скупо улыбнулся в черную с сединой бороду:
– А ничего. Гнедка, говорю, бери.
К Иванке подскочил верткий, взъерошенный мужичонка в дырявом армяке – Афоня Шмоток из бобылей.
– Погодь, погодь, милок. Проверим, мужики, умен ли у Исая сынок. А ну, угани загадку. – И, не дав опомниться, Шмоток уцепился словно клещ за парня и выпалил, хитровато блеснув глазами: – Стоит сноха, ноги развела: мир кормит, сама не ест.
Мужики хохотнули, но Афониной причуде мешать не стали, любопытствуя, что ответит парень на мудреную загадку.
Стихла толпа, даже батюшка Лаврентий неподвижно
Исай крякнул с досады, лицо его покрылось легкой испариной. Глядел на Шмотка с укоризной.
«Черт дернул этого Афоньку. На все село осрамит, окаянный. Не смекнет Иванка. Экую завируху и мне не угадать».
Но всем на диво Иванка недолго размышлял. Он незлобиво дернул Шмотка за ухо и ответил:
– Соха, Афоня.
– Ай, верно, мужики. Вот те на, угадал! – изумился бобыль.
Приказчик кивнул Иванке:
– Ступай, Иванушка, веди борозду.
Молодой страдник так же, как и отец, поклонился селянам и направился к загону. Иванка шел к лошади, словно во хмелю, не чувствуя под собой ног, не видя настороженных, любопытных глаз мужиков и баб, не слыша подбадривающих возгласов молодых парией и девок.
Все было словно во сне: и батюшка с крестом, и лысый приказчик, и толпа пахарей. Но вот Иванка вышел на загон и взял лошадь за узду. Отец наготове стоял возле сохи, поджидал сына, опустив вниз тяжелые жилистые руки.
Отец Лаврентий перекрестил обоих Болотниковых двумя перстами. Исай поплевал на ладони, взялся за поручни и тихо сказал:
– Не подведи отца, Иванка… Но-о-о, Гнедок, пошел милый!
Иванка левой рукой потянул коня за удила вперед.
Жеребец всхрапнул и дернул соху. Наральник 15 острым носком легко вошел в землю и вывернул наружу, перевернув на прошлогоднее жнивье, сыроватый, рассыпавшийся на мелкие куски яровой пласт.
Как только Иванка прошел сажен пять, волнение его заметно схлынуло, а затем и вовсе улеглось после уверенно спокойных слов отца:
– Вот так добро, сынок. Зришь осину старую? Вот на нее и веди, не ошибешься.
Иванка метнул взгляд на дальний конец загона, за которым начинался редколесный осинник.
– Заприметил, батя.
Парень весело покрикивал на лошадь, которая тянула старательно, не виляла, не выскакивала из борозды. Исай размеренно налегал на соху, зорко смотрел под задние ноги коня. Соха слегка подпрыгивала в его руках. От свежей борозды, от срезанных наральником диких зазеленевших трав дурманяще пахло.
Вот и конец загона. Пахари вывели лошадь на межу и обернулись. Борозда протянулась через все поле ровной черной дорожкой.
Исай остался доволен сыном, посветлел лицом, но молчал, утирая рукавом пблотняной рубахи потный лоб. Иванка знал: отец скуп на похвалу, но сейчас он гордится своим чадом, легко и уверенно проложившим на глазах всего села первую весеннюю борозду.
Вслед за Болотниковыми на поле выехали остальные мужики, и вскоре весь загон запестрел бурыми, саврасыми, булаными, каурыми, сивыми и чалопегими конями, заполнился выкриками погоняльщиков, – то веселыми, то просящими, то злыми и отчаянными. Ветер трепал белые посконные рубахи, лохматил бороды.