Иван-Царевич и С.Волк
Шрифт:
– Спокойно, Семафор, спокойно! Не надо так нервничать. Не беспокойся за нашу репутацию. А твою, ты знаешь, уже ничто не в силах испортить.
Из-за тонкой стены палатки раздалось взбешенное молчание человека, который не очень понял, осмеяли ли его перед всем военным советом, или сказали комплимент. Хотя, принимая во внимание, что прозвучало это из уст его давнего неприятеля Одессита...
– В самом деле, Одессит, – присоединился к нему голос Меганемнона. – Как ты собираешься сдержать обещание, столь неосмотрительно, на мой взгляд, данное нашему именитому гостю?
– Очень просто, царь. Мы рекрутируем всех плотников
– О, Одессит, как ты циничен!..
– О, Семафор, как ты глуп.
– Мы еще посмотрим, кто из нас глупее, – пробормотал тихо, но злобно невидимый голос за тонкой полотняной стенкой палатки.
– Земляки мои, не ссорьтесь же!..
– Квадрупед, миротворец ты наш, кто ссорится!.. Это всего лишь дружеская перебранка!..
– Ванадский шакал тебе друг, – прошипел тот же истекающий ядом голос.
– И после славной ночи доброго празднования мы отправим нашего Демофона и его доблестных писцов и телохранителей домой с добавочной порцией впечатлений, и через три – максимум, четыре месяца мы прогремим на всю Стеллу. Хлорософ! – гаркнул голос Одессита.
– Я здесь! – чуть не растоптав пристроившегося в укромном темном уголке за палаткой Иванушку, примчался адъютант командующего. – Сегодня обойди весь лагерь, отбери всех людей, владеющих топором и пилой, и пусть завтра, с самого раннего утра, они начнут сколачивать из всех имеющихся у нас досок статую... Чего там? Муравьеда?
– Белой мыши.
– Крота?..
– Лемминга?..
– Хомячка!
– Да, конечно, хомячка. А за ночь пусть перенесут весь стройматериал подальше от лагеря, километра за два, чтобы не слышно было стука. Поручи это сотне Семафора.
– Почему это именно моей сотне?
– Потому, что их очередь таскать доски из лагеря!
– Какая очередь?! Раньше мы никогда не таскали доски из лагеря!!!
– Тем более. Надо же когда-то и с кого-то начинать.
– Ты испытываешь мое терпение, о изворотливый Одессит.
– Спокойной ночи, о неспокойный Семафор...
Иван не стал слушать дальше и, стараясь не шуметь, направил свои стопы к следующему костру, вокруг которого сидели еще с десяток солдат.
К утру он надеялся обойти, наконец, всех, и окончательно выяснить, не появлялся ли здесь, как нагадала ему Монстера, его так давно унесенный ветром отрок Ликандр.
Семафор злобно глянул на фамильные серебряные песочные часы, погнутые в кармане тяжелой сороковкой.
Час ночи.
Все проклятые доски были уже перетащены, и теперь стеллийские виртуозы пилы и топора взялись за дело при свете факелов и костров.
На ходу вытаскивая обломанными ногтями из ладоней занозки величиной с шорную иголку, Семафор чувствовал, как бессильная ярость, в который раз уже за несколько часов, вскипает у него в груди.
– Достопочтенному Семафору не спится? – откуда-то из темноты лагеря прямо на него выскочил армейский старикашка-лекарь. – Бессонница? Вот, купи мое зелье – одна чайная ложка на стакан...
– Да отстань ты!.. – отмахнулся от него раздраженный воин.
– Очень хорошо действует! – не унимался Фармакопей. – Выпей
– Слушай, дед, уйди от греха подальше, – угрожающе прорычал Семафор. – Без тебя тошно!..
– Ну, как знаешь... – разочарованно пожал плечами старичок и повернулся уйти, видя, что торговля не задалась.
И тут в нацеленный на страшную месть мозг Семафора пришла одна заманчивая идея.
– Эй, Фармакопей! – мощная рука, как выстрелив, ухватила старика за плечо. – Постой! Я передумал. А ну-ка, расскажи-ка, что за отраву ты продаешь тут честным людям...
Одессит довольный стоял на пригорке, скрестив руки на груди. Еще только время приближалось к обеду, а статуя была уже почти закончена. Последние штрихи приколачивались не спеша, но неотвратимо. Правда, среди тех, кто был не в курсе, что у самозваных скульпторов должен был получиться хомячок Родос, вышло небольшое разногласие, чуть не перешедшее в большую потасовку по поводу того, кто у них все-таки получился. Мнения варьировались от собаки до черепахи, но вперед вышел, предшествуемый непререкаемым авторитетом адъютантства у Одессита рядовой Хлорософ и разрешил все споры сказав, что это – коза. Одессит не стал их разубеждать. Какое это имело значение. Все равно завтра днем, после отъезда Демофона, это деревяное чудовище будет превращено в бараки, а все они оставят свой след в истории Стеллы как непобедимые герои, и со временем даже непосредственные участники этой нелепой осады забудут, как все было на самом деле, потому, что в книге будет написано совсем по-другому, и гораздо лучше, чем в жизни.
Со стороны лагеря донеслась божественная музыка – частые удары меча о медный щит – сигнал к обеду.
Рабочие, мгновенно побросав свои инструменты, с довольным гомоном стайкой заспешили на зов повара, и Одессит, кликнув адъютанта, хотел было присоединиться к ним.
– Эй, царь Ипекаки! – снизу на холм, с медным кувшином в руке, весело поднимался Семафор – любимчик войска.
– Ну, что тебе еще? – слегка поморщился Одессит.
– Просто день сегодня замечательный! – широко улыбнулся батакийский герой и радостно взмахнул рукой.
Жидкость в запотевшем кувшине незамедлительно хлюпнула, сообщив, что сосуд почти полон, а на улице сегодня жара, и сразу же стеллиандрам захотелось пить.
– Сегодня, в честь праздника, я купил в лавке доброго вина, отдав целых два золотых, чтобы отметить торжество с друзьями и помириться с врагами.
– Ты уже стучался в ворота Трилиона? – кисло поинтересовался Одессит.
– Нет, я имею в виду тебя, – смущенно покраснел Семафор. – Забудем наши распри. Мы оба бываем неправы, не так ли? Выпей со мной этого белого полусладкого, и забудем обиды, хотя бы сегодня!
– "Бойтесь батакийцев и дары приносящих", – с усмешкой процитировал Эпоксида стеллиандр.
– Да уж не боишься ли ты меня? – изумленно расширил глаза Семафор.
– Я? Тебя? Где стаканы, батакиец?
– У хорошего солдата меч, ложка и стакан всегда с собой! – ослепительно улыбаясь, Семафор ловко извлек из кармана три медных стакана.
– За наше здоровье, стеллиандры!
– За наше здоровье, – согласился Одессит и пригубил вино.
– Не перекисшее, и сахар в норме, – с важным видом знатока похвалил Хлорософ.