Иван-чай-сутра
Шрифт:
— И крейзи-вселенная! — подхватила она с энтузиазмом. — С Островами Блаженных, Садом Умиротворения Предка, Бабкой Запада, которая любит свистеть, енотами с человечьими глазами, живыми Радугами, полосатым существом, которое как увидит человека, сразу засыпает. А горная собака, умеющая бросать камни, увидит человека и начинает смеяться до упаду. А еще есть псевдоолень с белым хвостом и человеческими руками! И бог Гордый Червь, женщина, выплевывающая шелковую нить, богоборец синтянь без головы, он из сосков сделал себе глаза, а из пупка — рот, когда ему свинтили голову. А если поешь там травы ган с листьями как у мальвы и виноградными гроздьями, —
— Это здорово, — согласился Алекс.
— Но особенно мне нравятся утки с одним глазом и крылом. Летать они могут только соединившись. И зовут их, — проговорила она, смеясь, — маньмань! Там приносят жертвы рощам, чтобы вымолить дождь. Один даже царь в такой роще остриг волосы и раздробил руки, чтобы побороть засуху. Ты бы смог раздробить руки? — спросила она, показывая на его смуглые руки в вязи вен, заросшие выгоревшими на солнце волосами.
— Нет, — вынужден был признаться Алекс.
— Ну да, — проговорила она, вставая. — На календаре ведь постмодернизм. Добровольные жертвы влом, не по кайфу. — Она протянула руку, чтобы сорвать грушу. Алекс отвел взгляд от мокрого пятна на футболке и выбившихся золотистых волосков подмышки. Девушка храбро вонзила острые зубы в зеленый крапчатый бок мелкой груши, но на этот раз не выплюнула, а лишь слегка сморщилась. — Может, от этих груш человек обретает какие-либо особенные возможности. Или от чего-то избавляется… От чего бы ты хотел отказаться? Сбросить, как балласт? Ну, говори! Может, я дакини, воздушная путешественница пятого ранга, — засмеялась она, показывая зубы в грушевой мякоти. — Итак?.. Что, у тебя нет проблем?
— Есть, конечно, — проговорил Алекс. По его щекам стекали бисерины пота. — Ну… забыть то, что мешает… мешает мне стать экстремистом.
Маня фыркнула.
— О! И что бы ты взорвал?
— Немного техники.
— Офисной или военной?
— … и мирной.
— Так ты… как его? Ну, тот, кто ломал ткацкие станки?
— Нэд Лудд.
— Луддит? Обсад! Я бы тоже заменила машины на телеги! Нет, не на телеги-истории, а на всамделишные, с колесами и оглоблями. Только, пожалуй, поезда и оставила бы. Электрички. Надо же как-то пиплу по трассам перемещаться. И потом… железная дорога — это клево. Поезд Джармуша в «Мертвеце» — это вообще поэма! Надо было в поезде весь фильм снимать. Уильяма Блейка могли прямо там ранить. В соседнем вагоне мог ехать и Нободи-индеец, как раз возвращаться из Англии. Даже с томиком любимого Уильяма Блейка. И все головорезы, людоед, негритенок и сентиментальный чувак с медвежонком могли там быть. И девица, ее бывший бой-френд. И рокочущие переборы Нила Янга там звучали бы еще лучше.
— Я не смотрел Джармуша, — признался Алекс.
Маня взглянула на него с удивлением.
— Да? А производишь впечатление смотревшего.
Алекс улыбнулся.
— При первой же возможности посмотрю.
— Но… Янга ты слышал?
Алекс начал насвистывать незатейливый мотивчик. У Мани вспыхнули глаза, она подхватила мелодию.
— «Heart of gold»!.. [2] — воскликнула она, хлопая в ладоши. — А ты говоришь, далек от музыки.
2
Золотое сердце (англ.).
— Это единственная
— Послушай, — сказала Маня, — у меня такое впечатление, что ты совсем не способен… ну, немного гнать.
Алекс вопросительно взглянул на нее.
— В смысле — присвистывать! — пояснила она.
— Да, медведь наступил на ухо.
Девушка рассмеялась и запустила недоеденную грушу в кустарниковую гущу.
— Ладно! Пойдем, а то там тевтонец от жажды изнемогает.
Они снова двинулись по полю в сторону горбатого Вороньего леса, Маня оглянулась.
— Но все-таки мне хотелось бы сюда вернуться.
Алекс промолчал.
— Ты читал Кастанеду? — спросила она, догоняя его.
— Первые две книги. На третьей — «Путешествие в Икстлан» — застрял. Почувствовал вдруг какой-то коммерческий душок. Это уже был клон. А первые два вымысла играли.
— Ты думаешь, вранье?
— Язык выдает. Я уверен, что полуграмотные индейцы не говорят так.
— У Джармуша Нободи тоже складно задвигает спичи.
— Ну, может Джармуш у Кастанеды и позаимствовал индейца.
— О нет! Джармуш велик! — с жаром воскликнула Маня. — Его «Мертвец» — это рок-фильм, одна потрясающая композиция. Я смотрела его четыре раза. И хотела бы прямо сейчас еще раз посмотреть. Или хотя бы послушать гитару Янга, раствориться в этой морозной музыке. Надо было прихватить плейер. Но мы условились не брать ни мобильников, ничего такого. Ускользнуть от злобы дня. А теперь я соображаю: ну, Янг — какая ж это злоба? Или Лу Рид! Я уж не говорю о Дилане! Как жаль, что он стареет. И никак не приедет к нам. Говорят, когда-то в восьмидесятые приезжал, но его здесь не поняли, зал был пустой. Это равносильно тому, что к нам заглянул бы с проповедью Иисус Христос, а его пришли послушать два десятка чиновников. Конечно, сюда ехать ему теперь без мазы! Так нам и надо. Остается самой взять и махнуть за океан. Но я не дакини. И мои пэрэнты прижимисты. Хотя я не в обиде. Да и появись у меня прайс, куда бы я попилила, догадываешься?.. Правильно, в Хиндустан!.. Мм, когда-нибудь я не вытерплю и так и сделаю даже без прайса. Прикинь, каково жить, зная, что настоящее происходит не здесь. Ведь у тебя есть такая заморочка?
— Да, — сказал Алекс, — когда я торчу в Глинске.
— И куда тебе хочется попасть?
Смуглое волосатое лицо Алекса расплылось в улыбке.
— Сюда.
— Сюда и никуда больше?
— Ну, в общем, да.
— Странно… И настоящее по-твоему здесь и происходит?
— У меня есть такое ощущение.
Маня оглянулась на холмы и рощи и облака, повисшие повсюду, пожала плечами и призналась, что заскучала бы здесь.
— Но сейчас тебе не скучно?
Она быстро взглянула на него.
— Нет пока!
— Так это и есть настоящее.
— Ты вещаешь прямо как Будда!
— Мне ближе Обломов.
Маня прыснула.
— Обломов?
— Да. Он — Дон Кихот, только более последовательный в своем несогласии с пошлым миром. Это Дон Кихот недеяния. Заветной его целью было раствориться в мечтании. Нет, точнее — в раздумье. А его смерть была подобна угасанию, чем-то вроде нирваны. Рассеялось облако. Это и есть наш Будда.