Иван-чай-сутра
Шрифт:
— Хотя я и собирался срубить рог этой корове, — продолжал Кир. — Не руби рог священной коровы! Так бы могла называться эта гекса. А, Птича? Кажется, я начинаю шарить, как это делается. Не руби рог священной коровы. И тебе покажут источник. Изначальное свершение. Благоприятно иметь, куда выступить. Благоприятно свидание с великим человеком. И брод через великую реку. На север! Так?
— Север у китайцев не был благоприятен, — заметила Маня.
— А что у них благоприятно?
— Вообще-то, насколько я знаю, — сказал
— Опять! — удовлетворенно воскликнул Кир. — Айс унд ф о йе! У нас свой компас, свои приоритеты. Наша стрелка показывает — кюрс нах ноорден ниимен. Изначальное свершение и всенепременное счастье и встреча с великими благородными отцами.
— Моржа-а-ми и оле-е-нями, — сказала нараспев Маня. — И великим Чучхе.
— бНОПНЯ, подруга. При чем здесь Чучхе?
— Это слишком сложная метафора для Терминатора.
— Ну, на этом севере живут лишь зимородки, цапли и бобры, — сказал Алекс. — А переправиться точно не получится. Если только вас кто-нибудь не перевезет, какой-нибудь рыбак.
— Мы все равно пойдем туда.
— Что ты заладил? — спросила Маня.
— А что?
— Ничего… Напоминает что-то.
— Что?
— Ты не читал Киплинга? Ну хотя бы мультфильм лукал?
— Киплинг? Да, у него было здоровое чувство расы. Но в его винчестерпроникли вири. Сознание слегка воспалилось. Надо бы его слегка остудить. Положить лед на голову. Почистить Касперским.
— Самого тебя надо на Колыму! — выпалила Маня. — Лучше б у тебя было чувство росы.
Кир засмеялся.
— Вот она истинная улыбка Будды.
— А разве не этого ты хочешь? Это и есть твой север и лед и вечная мерзлота с Гербигером и прочими отморозками. Пуп иерархии и традиции винтить и без суда и следствия вешать.
Алекс сказал, что знает одного северянина, который придерживается совсем других взглядов: он анархист.
— Хоббист, наверное, — предположил Кир. — В смысле, это у него хобби?.. У меня тоже есть знакомые анархо-синдикалы. Они только тем и занимаются, что омурляются пивом, спорят и слушают «Гражданскую оборону». За подвиг у них катит прочесть «Одномерного человека» или Бакунина да намалевать распылителем свой значок на заборе. Каков поп, таков и приход. Не в смысле кайфа, подруга, — сказал он, взглянув на улыбнувшуюся Маню, — а в изначальном.
— Приход может означать и озарение, — сказала Маня.
— Знаю я ваши озарения, блин. «Я сяду на колеса-а! Ты сядешь на иглууу!» Песня. «Система». А Летов большой провокатор. Поп Гапон.
— Когда он тусовался с баркашовцами, ты был другого мнения.
— Я же говорю: Гапон.
— А по-моему, он наконец врубился, — сказала Маня. — Приход ему был. Чем для пипла и ценен этот опыт. Все прошел Дохлый и врубился: червячки и мишутки, не делайте этого!
— Облажался он просто, когда зрителя замочили. Как до дела дошло, так и облажался. Синдикалы все такие. Ну и молчали бы в тряпочку. Чего тявкать?
— Я бы не сказал, что изначально анархизм был беззубым, — подал голос Алекс.
— Да он в корне беззуб, —
— А мне сдается, это полезное существо для всего стада, — возразил Алекс.
— Как волк? — спросила Маня. — С хрустальными зубами?
— Махайрод, саблезубый тигр! — засмеялся Кир и закрутил топорик в воздухе.
— «Tyger Tyger, burning bright, In the forests of the night», [1] — продекламировала Маня.
Кир поймал топорик и снова его подбросил, закрутив еще сильнее.
Топорик сверкнул в воздухе, сделал три оборота, Кир вытянул руку, пытаясь ухватиться за рукоятку, но вместо этого цапнул за лезвие. Смех оборвался, топорик упал на землю. Кир молчал еще мгновенье, бессмысленно глядя на вскипевшие пальцы, потом тряхнул ими, сыпанув кровавую росу, сморщился.
1
«Тигр, о Тигр, в кромешный мрак/ Огненный вперивший зрак!».
— Что ты наделал! Кошмар!..
Кир взглянул на ее белое лицо и сам начал стремительно бледнеть.
— Тойфел… Не ори так, Птича… в ушах звенит.
У Мани дрожали губы, на глазах выступили слезы. Она в ужасе глядела на обагренную руку Кира, с которой безостановочно струилась кровь, яркая, обильная, живая, падала на землю в щепках и прошлогодней хвое и снова натекала.
— Хотел увеличить обороты, — пробормотал Кир, криво улыбаясь.
Маня не двигалась с места. Алекса тоже загипнотизировала эта сценка. Время странным образом затормозилось, стало огромным и глубоким. И внезапно все показалось никчемным и довольно глупым; все обесценилось, как будто на глазах рухнула всемирная биржа со всеми банками идей и рассуждений и полками объемистых книг. Мгновенье назад все было иначе. Сложнее, любопытнее. А тут вдруг упростилось до боли и крови. И небожители вернулись на землю. Мелькнула мысль о Егоре: неужели он в самом деле погиб? Ушел в землю, как эта кровь на его горе. Только, пожалуй, сейчас до него дошел весь тошнотворный смысл случившегося с другом уже несколько лет назад. Да, действительно, время стало огромным, прошлое как при затмении заслонило черной — рубиновой — монеткой настоящее.
Алекс первым пришел в себя и сказал, что у него в аптечке только бинт и аспирин. Но Маня уже бросилась, что-то бессвязно бормоча, в палатку и вернулась с коробкой, обтянутой кожзаменителем, раскрыла ее, достала бинт, вату, пузырек с перекисью водорода. Ее глаза потемнели, стали почти черными, и, сине-черные, они были огромны на бледном лице, губы вздрагивали. Но быстрые пальцы делали свое дело. Змеистая рана на пальцах и ладони вспузырилась розово-белой пеной, когда на нее брызнула струйка из пузырька. «Боже мой, кошмар», — бормотала Маня, борясь с дурнотой.