Иван-чай. Год первого спутника
Шрифт:
— Документы в школу сдал?
— Отнес тогда еще.
— Ничего не спрашивали?
— А чего им? Там одна тройка, остальное в порядке. Пошли, что ли?
Они побежали по голубому неону площади, крепко сцепившись локтями, хохоча, закидывая лица под дождь.
3
А вот и новая работа!
Вольготно, черт возьми, — поднялся в теплой квартире, посмотрел в окно: дождит или перестало, и не в четыре утра, а как все люди. Привязал к белому воротничку галстук, и шагай, как на именины. Тут
Рабочий день в конторе — с девяти, но он пошел на час раньше.
Из распахнутых ворот с грохотом и дымом, прессуя наварными гусеницами хрусткий гравий, навстречу вывернул трактор, проклацал к заправочной. От резкого поворота размашисто хлопнула кабинная дверца, и Павел не успел рассмотреть тракториста. Мелькнули только острое колено, приспущенная на голенище штанина в мазуте и кирзовый сапог, до отказа выжавший педаль поворота.
«А слесаря тут лихие, не хуже нашего газуют!»
— Кавалеристы! — раздался за плечом осуждающий басок. — Пожарная команда!
Мрачно кивнув Павлу, в ворота прошагал начальник ремонтных мастерских Стокопытов, бывший директор конторы. Он прятал толстое апоплексически красное лицо в воротник кожаного пальто. Старательно начищенные и лишь слегка забрызганные хромовые сапоги легко проскрипели по свежей гравийной подсыпке в глубь двора.
Павел в который уж раз по достоинству оценил насыпь. На этом месте, между железных надолб, сколько он помнил, была огромная яма, полная грязи даже в сухую погоду. Стокопытов лет десять не мог управиться с этой ямой, тракторы с ремонта проходили здесь своеобразное «домашнее испытание», ныряя по самые фары в маслянистую грязь. Бывшего директора транспортно-такелажной конторы заедала текучка.
В зимнюю стужу, когда всякая хлябь сковывалась морозом, а снежок аккуратно прикрывал хламье, было хорошо. Но время шло, наступал неотвратимый март, и тогда яма вновь напоминала о себе.
В одну из таких распутиц Стокопытова тихо перевели на понижение, в мастерские, а его преемник Матвеев как-то между делом успел забутить яму. Потребовалось, правда, до полусотни самосвалов со щебнем, но преемник Стокопытова знал, по-видимому, что жертвы иной раз необходимы не только в счет будущего, но и в счет прошлого.
Никакой пожарной команды в зоне, конечно, не было — это было попросту любимое изречение начальника. Еще когда Павел оформлялся учеником к Селезневу, директор сказал ему перед тем, как наложить резолюцию на заявлении:
— На транспорт идешь, имей в виду! Похуже пожарной команды! Будешь плохо работать, возьму за шкирку и через забор к мамке, понял?
Павел кивнул тогда утвердительно, не испытывая, однако, страха: перед ним сидел настоящий директор, которому именно так и следовало говорить со всякими новичками школьного возраста.
Никакой пожарной команды. В полутемном гараже состязались в реве пять дизелей, вентиляторы не успевали отсасывать
«Быть или не быть?» — вспомнил он вечерний разговор с Надей. — Чепуха какая-то. Вольготную конторскую службу даже смешно сравнивать с настоящей работой на трассе! Рай!..»
Неизвестно, сколько простоял бы он у стены с задранной головой, но тут за фанерной переборкой, в кабинете, заворочался и забубнил что-то Стокопытов. Грохнул с той стороны в переборку так, что она выгнулась мембраной:
— Терновой!
Павел пошел к начальнику.
Стокопытов сидел в железном кресле.
Самодельное это сооружение было изготовлено в сварочном цехе из угловой стали и снабжено для удобства пружинной подушкой от трактора. Стулья часто ломались, а покупать их директор не имел права, ибо малоценный инвентарь не должен превышать по цене двадцати рублей — такие правила. Вот Стокопытов и распорядился изготовить вечное кресло хозяйственным способом. Получился довольно удобный трон, если не считать его неимоверной тяжести. Иной раз, желая удобнее устроиться для письма, Стокопытов отодвигал либо подтаскивал ближе двухтумбовый стол, не рискуя тревожить кресло.
— Привыкаешь? — спросил он Павла, щуря красные тяжелые веки. — Давай привыкай! Имей в виду, что ремонтные мастерские — это ремонтные мастерские. Похуже пожарной команды!
Еще Стокопытов обожал слово «академик». Но произносил его, в зависимости от обстоятельств, то с почтительным уважением и даже восторгом, то с явным презрением. Забарахлит мотор либо топливная аппаратура, и тогда Стокопытов стучит кулаком по столу и обзывает слесарей «академиками».
А неделю назад, когда Павел приходил к нему с бумажкой отдела кадров, начальник вызвал инженера Резникова и сказал:
— Вот, Владимир Васильевич, замену тебе прислали. Терновой, с бульдозера. Добрый кадр выйдет! За две недели чтобы академика из него сделал, ясно?
Сейчас, по-видимому, Павел не заслуживал никаких званий, его следовало вводить в жизнь мастерских, и это хорошо понимал начальник.
— Мастера! Кузьму Кузьмича тащи, да побыстрее! — приказал он. — Если не найдешь в гаражах, ищи его на кладбище!
Павел внимательно, как врач, посмотрел в переносицу начальника. Толстую, перерезанную между бровей глубокой морщиной.
— Ну там, где гробы стоят, не поймешь, что ли?
Старшего мастера Кузьму Кузьмича в начале смены и в самом деле отыскать было нелегко. Он мотался между боксами, механическим цехом, медницкой и столяркой, сваркой и кузницей. И была у него неписаная обязанность: гнать не в меру ретивых слесарей от тракторного «кладбища», что в дальнем углу двора. Там дожидалось ремонта стадо разбитых машин — «гробов», а слесари тем временем безбожно раскулачивали безнадзорные машины, покрывая дефицит запасных частей. «Кладбище» уже несколько лет собирались отгородить колючей проволокой, да все не доходили руки.