Иван-чай. Год первого спутника
Шрифт:
Когда Павел выходил из цеха следом за Федором Матвеевичем, Лена не выдержала, послала вдогонку:
— Эх, радиатор-карбюратор и коробка скоростей! Ну, никакой техники безопасности люди не признают! — и включила мощный «Удмурт».
«Девка какая-то заполошная… За душу ковырнуть хочет», — подумал Павел.
Хотелось еще пройти по гаражам, посмотреть на слесарей, но часы показывали без пяти девять, пора было возвращаться в контору.
Высокий худощавый старикан с усталым лицом — инженер Резников — звенел связкой ключей, отпирал ящики, шкафы,
— Перво-наперво запомни главную заповедь, Павел Петрович, — блеснув очками, сказал старик и несказанно удивил Павла обращением: его ни разу еще не называли по имени и отчеству. — Запомни: наша техническая норма есть главный стимул технического прогресса, и ты при ней государственный контролер. Переплатить не имеешь права и не доплатить — упаси боже… Так? И второе — всякая норма должна соответствовать самой работе. Цифирь в справочнике — это половина дела, а ты в корень должен смотреть.
Павел кивнул, отдавая себе отчет в важности происходящего: из него начинали делать «академика».
— Ну, вот… Как рассчитать норматив, я покажу потом, а пока возьми справочник и попробуй расценить наряды.
Стол Павлу достался ветхий, облезлый, но такой огромный, что на нем можно было бы играть в пинг-понг. На видном месте, у мраморного письменного прибора, зияло чернильное пятно от непроливашки. Видать, еще с давних лет служил этот стол верой и правдой, с тех пор, когда никто не помышлял о мраморных чернильницах. Заинтересовала Павла еще передняя стенка выдвижного ящика: она вся была источена, как ломоть зрелого сыра с душком. Словно на ней многие годы практиковался опытный жук-древоточец.
Как бы то ни было, но этот исторический стол с нынешнего дня принадлежал Павлу не только со своим прибором, чернильным пятном на сукне и дырявым ящиком, но и со всей своей биографией, и поэтому был полон неясной и глубокой значимости. За ним можно пока сидеть просто так, ничего не делая, и никто не заметит: мало ли какая глубокая мысль могла прийти тебе в голову как должностному лицу?
Стол этот к чему-то обязывал, но сидеть за ним было и выгодно в сравнении с трассой, где, между прочим, никому не удавалось отсиживаться с умным видом.
Черт возьми, неужели на свете есть такие счастливцы, которым всю жизнь удается нести такие ответственные обязанности?
Опахнуло пряным ароматом духов — на свое место прошла экономист Эра Фоминична, цветущая, яркая женщина в нейлоновой блузке, с такими безукоризненно круглыми бровями чуть повыше надбровных дуг, будто их навели с помощью циркуля.
Смелым и гибким движением Эра Фоминична вскинула сзади плиссированную юбку и, будто на парашюте, опустилась на стул. Щелкнув замочком сумки, мельком глянула в зеркальце. Надув полные красивые губы, машинально оправила завивку. Эра Фоминична ярко выделялась в конторе.
Когда появился за столом бухгалтер Васюков, Павел не заметил: его вовсе не было слышно.
Последней
Но та не приняла ее улыбки, сказала озабоченно:
— Подбейте выхода, Майя. Побыстрее.
Тишину нарушал лишь шелест бумаг — все углубились в работу. Но тут бухгалтер Васюков, будто спохватившись, ударил короткими очередями на счетах.
Павел пораженно откинулся на спинку, разом позабыв о своих нарядах. Что это была за работа!
Глазами бухгалтер созерцал колонки реестра, а рука его парила, металась, священнодействовала над счетами. Отшлифованные костяшки с характерным пощелкиванием кастаньет не находили себе места на проволоках. Они затравленно бросались из стороны в сторону, впопыхах группировались в устойчивые десятки, но не тут-то было. Рука безжалостно сбрасывала их прочь, заменяя одной, вышестоящей костяшкой. Рука разделяла и властвовала, не давала им роздыха.
Никто не обращал внимания на бухгалтерские трели. Старик Резников уже успел просмотреть свои бумаги и, вздев очки на морщинистый лоб, позвал Павла. Павел послушно шагнул из-за стола, но тут с шумом распахнулась дверь, в контору втиснулись разом, не уступая друг другу, бригадир Ткач и слесарь Эрзя Ворожейкин.
Они едва не столкнули его, двое рослых, мордастых парней одного возраста и в общем очень похожих на вид: оба в новеньких телогрейках, добротных сапогах, у обоих дерзкие глаза навыкате. Только один из них, бригадир Ткач, выглядел как-то раздерганно, чересчур лихо. Ватник расстегнут, сзади неряшливо болтались развязанные тесемки. Коверкотовая кепчонка в масляных пятнах непонятно как держалась на затылке, из-под игрушечного козырька на веснушчатый лоб свешивалась жидкая, косо подрезанная челка.
Он все же опередил Ворожейкина, ринулся в дальний угол, к Резникову.
— Ты что же, старый?! Перед пенсией вовсе с катушек долой? — заорал Ткач, потрясая листком наряда. — Кто же за твою норму будет вкалывать?! За переборку бортовой у нас, на Ангаре, по сорок часов давали! А ты?!
«Орел-стервятник…» — подумал Павел. Он ждал, что старик как-то осадит не в меру ретивого бригадира. Он не любил таких глотов, не подозревал даже, что в конторе можно орать, как на аварийной трассе. Но старик сделал вид, что не заметил никакой вольности. Только спустил очки на положенное место, вдумчиво рассмотрел наряд, словно диковинку, и так же невозмутимо вернул бригадиру:
— Норма правильная. Выполняйте, пожалуйста. Не первый день.
Ткач удивленно повел вокруг шалыми глазами.
— Ха, правильная! По книгам у вас тут все научно обосновано, а вот заставить самих съемником повертеть! Давай другую норму, не жмись! Говорю, на Ангаре сорок часов было, как из пушки!
Наряд снова лежал перед нормировщиком. Ткачу показалось, что старик колеблется, и он не отставал:
— Давай-давай, дед! Все одно тебе скоро на заслуженный отдых! Не то часы с дарственной прописью не присудим открытым голосованием, скажем: прижимистый был!