Иван-чай. Год первого спутника
Шрифт:
— У-гу, гу-гу… — с усилием бубнит в тон Мурашко.
Сломался ключ. Ключи самодельные, они часто ломаются.
Кузьма Кузьмич гоняет кузнецов и нового инструментальщика Меченого, а Муравейко ставит на попа ступицу бортовой передачи и садится в нее очень удобно, как в сосуд. Сидит, нахохлившись, воткнув локти в колени.
Мастер приходит с новым, теплым еще ключом.
— Устроился! — негодует мастер. — Задумался, как петух на жердине, дьявол!
— Он дело думает, — защищает друга Мурашко.
— Да, —
— Поговори, поговори! — угрожающе прерывает Кузьма Кузьмич, и друзья снова затягивают песню.
Поют они с голоду: у них никогда не хватает до зарплаты. Что касается аванса, то его как раз чтобы рассчитаться с долгами.
Надя листала «Советский экран», а Павел смотрел в ровный пробор белесой Мурашкиной головы, скукота была страшная.
Мурашко перелистал весь «Крокодил», ни разу не улыбнувшись, поднял глаза и вдруг лениво, с безнадежностью сказал:
— Слышь, Терновой… Дай трояк до получки, а?
— Без отдачи? — спросил Павел.
— В этом не замечены, — обиделся Мурашко. Он имел в виду не только себя, но и своего друга. — У нас порядок, как в английском банке, только без процентов… А?
— Да денег с собой нету, потерпи до утра, ладно? — покраснел отчего-то Павел.
А Мурашко покосился недоверчиво:
— Ты ж на бульдозере по три косаря сшибал. В чулок, что ли?
— Утром дам, отцепись!
Тут уж не выдержала Надя. Двинула от себя растрепанную подшивку, воззрилась на парня.
— Как не стыдно, Мурашко! Сколько уж с вами бились, никакого сладу! Смотри: на собрании решим, заберу всю вашу получку, буду выдавать, как маленьким, каждый день, понял? Не рабочие, а какие-то люмпены!
— Ты не обзывай! — сказал Мурашко, надевая шапку.
Откуда ни возьмись — Муравейко. Презрительно глянул на Павла и Надю, хлопнул по плечу друга:
— Чего ты тут? Пошли!
— Нашел?
— Есть часа на два. Пошли!
— А то вот нормировщик обещает нас морально поддержать, только завтра, — съязвил Мурашко.
Друзья удалились, на «левую» работу, как понял Павел. И пожалел вдруг, что в кармане не нашлось ко времени злосчастного трояка. Живут эти парни в общежитии, никто не знает, есть ли у них родители; сироты не сироты, а так, фэзэушники, попросту говоря. В козла, ясное дело, на интерес дуются, а по третьему разряду на ремонте много ли заработаешь? Выход у них, конечно, есть, как у нормальных людей: повышать квалификацию. Но кому же тогда Кузьмич будет препоручать «техуход номер два»? Как говорится, история впереди длинная. Хорошо, что парни еще не унывают, поют от аванса до получки.
Скверная все-таки у него, у
Беда, что такое с Павлом приключается не так уж редко, иной раз сущий пустяк бросает в краску. Увидит пьяного под забором — другим хоть бы что, проходят — смеются, а ему стыдно. Так стыдно, будто он сам «накачал» беднягу из каких-то подлых намерений, либо самого уложила на всеобщее посмешище сорокаградусная. А то еще в кино бывает, особенно если картина с дураком-шпионом, или когда передовые девчонки в лентах и красных сапожках прямо на току отплясывают гопака. Другим и тут наплевать, а Павел сгорбится, уши ладонями обхватит, и ему почему-то кажется тогда, что все на него смотрят.
А кто его просил или обязывал отвечать за них всех — за пьяниц и за брехунов? Да никто. Просто натура слабая, негодная. И ведь что удивительно: снаружи глянуть на человека — об лоб хоть поросят бей, а душонка… Надо бы душу закаливать, тренировать, да никто не знает, как это делается. Для рук вон гантели придумали, и гимнастику по радио три раза на день передают, а с душой сложнее.
Несуразицы всякие с утра начались. Утром старик Резников сказал, что нужно провести хронометраж. Павел выслушивал наставления, дважды пустил в ход хитроумный секундомер, а понять суть дела не мог.
Час назад бежал по хлюпающему трапу в контору и увидел Сашку Прокофьева — лучший токарь «солнечной системы» копался в куче металлолома под дождем. Нужного прутка для пальцев сцепления на складе не оказалось, и Кузьмич велел из хлама что-нибудь подобрать.
Сашка будто оправдывался за непорядки и на Павла смотрел волком.
Довольно глупо стоять у него над душой, исчислять секунды потерянного времени, когда их теряют часами. Проще простого выдать ему нужный пруток, и дело с концом.
— Это не характерно, — сказал старик Резников.
— А что ж тогда «характерно»? Когда сам рабочий, что ли, волынит? — удивился Павел. — Так его секундомером тоже не испугаешь.
Старик дважды переместил очки с переносицы на морщинистый лоб и сказал внушительно:
— У вас взгляд какой-то… эм-пи-рический, Павел Петрович. Вы не умеете схватить нужную суть в деле. Пора приучаться.
Павел понял так, что старик в интеллигентной форме обозвал его дураком. Покраснев от этой догадки, вдруг спросил: