Иван-чай. Год первого спутника
Шрифт:
Только так: казенно, грубо, без логических доводов. Не имеем права! И все. Для Стокопытова это звучит, как удар пожарного колокола. Он понимает, что так и в самом деле нельзя, но как все это ново и трудно.
В кабинет вломился Ткач.
На этот раз он, по-видимому, не собирался спорить и вообще «брать на горло». Пока что его ценили за поворотливость, умение «достать», вырыть из-под земли, а при нужде не замечать вынужденного простоя. Что еще нужно от бригадира в условиях «пожарной команды»?
Ткач приблизился с выражением оскорбленного достоинства.
Положил на стол клочок бумаги и молча отступил на шаг к двери.
Стокопытов мельком глянул в бумажку и сразу обрел спокойствие. События перемещались из шумного гаража на белую бумагу, в область резолюций, и это успокаивало.
— Хорошо, идите, я разберусь, — миролюбиво кивнул он.
Ткач вышел, а начальник молча подал бумажку Павлу.
— Что будем делать?
Ткач просил уволить его по собственному желанию. Подпись с залихватским росчерком, словно охотничье лассо, охватывала нижнюю строку мертвой петлей.
— Ну, что будем делать? — повторил Стокопытов.
Мирный тон свидетельствовал о готовности начальника удовлетворить просьбу Ткача. Но кого взамен? Вопрос не из легких — гаражи могут остаться без всякого присмотра.
— Ткача давно нужно было гнать, — сказал Павел. — В цехах что ни парень, то голова. А в бригадиры, будто по заказу, жулика нашли.
Стокопытов страдальчески засопел. «Все это не так просто, — можно было понять смысл его сопения. — Ткач никогда не требовал актов на простои, умел договориться с начальниками колонн насчет рекламаций… А ну как новый бригадир случится под стать тебе, Терновой? Тогда что?»
«Кого думаешь?» — немо спросил начальник.
В самом деле, кого? Может, Эрзю? Не пойдет, он и на звеньевого едва согласился. Может, попросить Федора Матвеевича? Стар, устанет бегать, особенно в первое время.
Тут Павел вспомнил о недавнем разговоре с Сашкой Прокофьевым. Молод, правда. Но у него высокий разряд, энергии не меньше, чем у Ткача, а главное — честность. Главный резерв в каждом деле! А молод, что ж, это, может быть, и лучше.
Стокопытов не ожидал, что Терновой назовет столь подходящую кандидатуру. Он и сам любил этого кудрявого парнишку с виноватыми, озабоченными глазами. Но он же токарь!
— А зачем токарей растаскивать?
— Токари у нас в излишке. Вот я завтра Кузьмича заставлю выложить плашки Лендикса, тогда посмотрим, куда вы токарей денете! Они крепеж точат, это дело?
— Да! — вне себя развел руками Стокопытов и, схватив свой трехцветный громоотвод, через все заявление наложил резолюцию: «Уволить».
— Зови сюда Прокофьева! — скомандовал он.
Сашки в мастерских не оказалось. Павел позвонил Наде:
— Ты по забывчивости не уволила Прокофьева?
Надя взволнованно вздохнула в трубке:
— Прокофьева я не видела, а вот тебя, боюсь, придется рассчитывать! Что ты там творишь? Скандал на всю контору, заявления какие-то на тебя потащили директору! Приходи, жду.
— Ты
Надя не ответила, обиженно положила трубку.
Табельщицу он разыскал в механическом. На вопрос о Прокофьеве Майя строго насупила подбритые бровки и молча показала в список на фанерном листе. Табель свидетельствовал, что лучший токарь Прокофьев уже второй день числится в прогуле.
19
Почему все-таки так трудно?
Стокопытова ты, Терновой, вновь расстроил и заставил нюхать пробирку, Надю обидел без явной причины. Уже во второй раз. Какой же ты человек, если около тебя даже близким людям жить неуютно? Может, все-таки полегче нужно?
Работать не мог. Достал наряды и справочники, бессознательно тасовал их, как гадалка тасует карты. Потом неизвестно по какой причине в руках оказался ключ от сейфа, и Павел с той же бессознательностью начал царапать продырявленную, напоминавшую ломоть сыра стенку выдвижного ящика. Занятие это, по-видимому, служило нервной разрядкой не только ему, но и самым благонамеренным его предшественникам. Они-то, словно жуки-древоточцы, и превратили за долгие годы крашеную доску в некие бесплодные соты, ячеистую древесину.
Да, трудная у него жизнь. Как было хорошо когда-то, после смены растопить печурку в балке, выпить горячего чаю и упасть замертво на промазученные нары. Тощая телогрейка под боком была куда мягче, чем нынешняя чистая постель на пружинной кровати. В лесу Павел понятия не имел, что такое бессонница.
А руки? Были они когда-то смуглыми, почти черными от въевшейся солярки, ныли по ночам от работы, а в душе было светло и покойно. Теперь все наоборот.
А не бросить ли все к дьяволу? Что в самом деле, тебе больше всех нужно? Пыжов вон требует делать глупейшую, никому не нужную работу — неужели и это вытерпишь?
Пришел Эрзя Ворожейкин. Деловито положил перед ним список закрепленных за звеном тракторов, присел к столу. В нем что-то переменилось: исчезла куда-то прежняя лихость, задиристая беззаботность. Он ткнул черным пальцем в список:
— Я вот чего хотел, Павел Петрович… Трактора эти мои?
— Ну, твои. За тобой закрепленные, — тупо кивнул Павел.
— Так вот, я думаю, нужно обезличить узлы. Взаимно заменять! Можно?
— Зачем? — вяло спросил Павел.
Эрзя посмотрел на него как-то странно, будто не узнавая:
— Как зачем? Не вам спрашивать! В запасе надо держать отремонтированные узлы. Пришел трактор в ремонт — раз, два — и в дамки!
«Вот так раз! А ты все-таки порядочная скотина, Терновой! — сказал себе Павел. — Выдумал, что людям непонятно все, что ты делаешь! Одиночкой себя посчитал! А Эрзя уже на «вы» обращается, даже холодок по коже. Ну-ка, что там?»
Разобраться, впрочем, не так уж трудно. Он разрешил Эрзе менять коробки передач, воздухоочистители и прочую мелочь, об остальном пообещал договориться у начальника. Предложил было бригадирство, но Эрзя только засмеялся в ответ.