Иван-чай. Год первого спутника
Шрифт:
— Иди! — услышал за своей спиной знакомый окрик Назар и ступил на нижнее круглое бревно.
Это был крутой, невиданно трудный подъем.
Бревна заиграли под ногами, словно клавиши, странная подземная музыка оглушила и подчинила Назара, он двинулся вперед. К вершинам штабеля.
Каждое бревно — ступень бесконечной лестницы. Каждая ступень — нелегкий шаг вверх. Каждый шаг — потеря сил…
Кое-где бревна вовсе были спутаны навалом, как рассыпанные спички. Назар оправлял их и двигался дальше.
У него слабели ноги,
Облака уже плыли внизу, холодный туман стал забивать дыхание, а бревнам все не было конца, и не было конца пути…
Внезапно одно из бревен шевельнулось, подалось под каблуком Канева. Назар замер на огромной высоте, боясь оглянуться, боясь потревожить проклятое бревно.
Он еще не успел сделать нового шага, как почувствовал, что скользкий кругляк неловко повернулся, а вслед за первым бревном зашатался и заиграл весь огромный штабель, вся поднебесная выкладка.
— Прокладки! Почему не положили вовремя прокладки!! — дико, потрясенно закричал Канев, падая на колени и хватаясь руками за ближнее бревно. Круглая сосна уже катилась на него…
Все сдвинулось, поползло, затрещало — вниз!
— Прокладки-и-и!! — запоздало, беспомощно и неслышно закричал Канев, падая вместе с бревнами, переламываясь, схлестываясь с круглыми мертвыми деревьями.
Падение было мгновенным. Назар ударился о каменно-твердую, схваченную морозами землю всем телом, плашмя, но, на удивление, не потерял памяти, даже не ушибся. Собрался уже вздохнуть с облегчением, отбежать подальше от опасного бревнопада, но тут одно из них вдруг накатилось ему на грудь, затормозило падение штабеля…
Канев напряг последние силы, но его еще крепче прижало к земле. Сверху падали и падали новые бревна — сотни, тысячи, десятки тысяч. Они кружились в воздухе, будто захваченные невидимым потоком, и все опускались в одно место. Залом давил, мял, стискивал ему грудь.
Потом он услышал плач жены — она спрашивала, как он будет жить теперь с раздавленной грудью. Канев закричал, губы его чуть шевельнулись:
— Прок… лад… ки!
— Прок… лять… е…
— Прощай… те…
И сразу наступила ночь.
Все смешалось. Аня Кравченко еще не успела выпустить из своей руки похолодевшую кисть Назара, как старуха завыла высоким, отчаянным голосом. Шумихин побежал делать распоряжения. Горбачев сидел несколько минут без движения, уставясь на сухой, в седой редкой щетине кадык Канева, потом вызвал к себе Опарина и Ухова. Сам, покачиваясь, вышел на мороз и, не покрывая головы, побрел к конторе.
* * *
Когда Илья вошел, Горбачев распекал завхоза, сидевшего в углу. Дня три назад он выколотил в ОРСе две тонны квашеной
— Куда делись талоны? — стучал кулаком по столу Горбачев.
Завхоз ничего не мог сказать, твердил, что воры устроили какое-то самообложение в бараках, а у кого нет денег, берут неликвидные талоны…
— Что говорят по поводу нашего акта по делу Самары в ОРСе?
Завхоз только рукой махнул:
— Ясно, замазали дело, связи у него!
Опарин в душе усмехнулся. Очень скоро рассыпалась дружба завхоза и повара… Впрочем, если Ухов не пытается попросту испугать Горбачева сложностями снабженческих отношений… Нет, кажется, не испугал — Горбачев заскрипел зубами, гаркнул:
— Связи? Илья, зови сюда Сомову из тороповской бригады! И Самару живо! Примет у жулика кухню!
Илья и завхоз не успели выйти.
У распахнувшейся двери, качнувшись у порога, стояла бледная, испуганная Катя.
— Николай… Алексеич! Илья!.. Воронков упал… с вышки! С «галифе», насмерть!..
10. МЕДВЕЖАТИНА
Кто такой Воронков?
Странное дело: с вышки упал и разбился насмерть человек, а Николая всю дорогу до буровой мучило как будто лишь то, что он не знал пострадавшего.
Илья едва не загнал старого мерина, на котором приехала в поселок Катя. Сани на широких полозьях, без подрезов носило из стороны в сторону, в лица седоков летели комья снега, ледяные осколки. Головка буровой вышки плясала за черной пилой еловых верхушек. Когда Илья осадил взмыленного мерина, Николай боком вывалился из саней, не оглядываясь зашагал к вышечному трапу. На мостках его ждал Золотов.
— Где? — спросил Николай.
Золотов молча кивнул на трап, в тылы буровой, где нестройно и озабоченно гомонили люди, колыхались в ранних сумерках отсветы фонарей.
— Просто удивительное дело, — придержав Николая, глухо сказал Золотов. — Работал целую смену, пояс предохранительный отцеплял наверху — и ничего. А едва ступил на трап, чтобы спускаться, руку уже к перилам протянул — словно в спину человека толкнули. Устал, что ли?..
Они обошли вышку, люди расступились, дали бурмастеру и начальнику подойти ближе.
На утоптанном снегу, в световом зыбком кругу от десятка тусклых фонарей, лежало черное, плоское, будто расплющенное, тело в ватной спецовке. Широкий предохранительный пояс верхолаза был плотно застегнут, страховые цепки с исправными крючьями разметались по сторонам, одну из них чей-то каблук втоптал в снег. Человек лежал, запрокинув голову, туловище неестественно изогнулось на бревне, будто у человека не было позвоночника. Николай увидел посиневший, еще не знавший бритвы подбородок и толстые, обметанные простудными болячками губы.