Иван-чай. Год первого спутника
Шрифт:
— А колхоз нам не мог бы помочь? — задумчиво спросил Горбачев.
— Колхоз — вряд ли, — скептически возразил Илья. — Колхозники сами беду нянчат с прошлого года обеими руками, хлеба не хватает… чем помогут?
— А может, съездим все же? Я туда собираюсь давно по старинным делам… Заодно со своим дедом поговоришь. На отпуск можешь рассчитывать, но чтобы медвежью тушу в общий котел и — без накладных! А?
— Когда едем? — спросил Илья.
— Да хоть завтра. Дела подгоняют во все лопатки!
Разошлись
Катя и Дуся управились только к полуночи.
По пути домой, у барака лесорубов, перед ними возник темный силуэт. Остановился на тропе, звякнул железом:
— Кто такие?!
Катя и Дуся шагнули в сторонку, к фонарю над входом барака.
— А-а, руководящая! — радостно закричал человек, и Катя узнала Алешку Овчаренко.
Он бросил лопату и лом, раскинул руки, но Дуська сунула ему кулаком под дых:
— Не озоруй!
— Недотроги, черти! — выругался Алешка. — Куда в полночь мотались? Признавайтесь, а то в стенную печать мигом сообщу!
— Сам-то куда, не по темным ли делам? — хохотнула Дуська.
Алешка снова выругался:
— Коленчатый вал, чертяка, поднял ни свет ни заря, самый медовый сон разрушил! Почетное дело мне навязал… могилы копать. Жмурикам. «Ночью, — говорит, — копать, чтобы в народе мораль не разводить». Хорош бес! Вечно у него все, будто с грудными младенцами — все обмануть хочет людей!
— Хоронить будем днем, к чему это? — недовольно спросила Катя.
— Я ж и говорю, с перекосом старик, — согласился Алешка. — Такие всю жизнь коверкают, а ему подчиняться нужно… Взялась бы ты, руководящая, за него, что ли! Не дело это, мол, Семен Захарыч, ночью могилы копать…
Катя уловила в словах Овчаренко что-то обидно-злое, недоброе. Сказала с горечью:
— Ну зачем ты, Алексей, злобишься выше меры? И говоришь как враг. Ведь ты же добрый, я знаю…
— Я — добрый? — искренне удивился Алешка.
— Добрый. Ну, не повезло тебе в военкомате — переживешь. Не болтай гадости, повезет в другом…
Алешка поднял ломик с лопатой, постоял, глядя вслед уходящим девчатам.
«Я — добрый? — снова спросил он себя и грустно усмехнулся. — «Повезет в другом»… Чертовка руководящая-то. Знает, что ли, что и в другом у меня дела плохи?..»
У него расстроились отношения с Шурой.
Как и следовало ожидать, она узнала о похождениях Алешки.
Перед подругой Шура постаралась не подавать вида: «Ну и пусть… Подумаешь!» Но слова эти были сказаны так неубедительно, что даже простодушная подружка не поверила в них. Не верила им и сама Шура.
Вчера вечером она составила суточную сводку по бурению, оделась потеплее и пошла в поселок, в контору. В сумерках по дороге гомонящей толпой шли с работы люди. Как всегда, рядом с Глыбиным шел Алешка.
Он издали заметил Шуру и умолк. Ему,
Она вольна была гордо пройти мимо, даже не глянув на него. У Шуры хватило бы мужества для этого. Но неизвестно отчего Шура сама вдруг поспешно свернула на узенькую тропку к избушке, в которой теперь жила Наташа.
Открывая дверь, мельком оглянулась. Отстав от других, на пустынной дороге стоял Алешка с лопатой на плече и пристально смотрел ей вслед.
Шура знала: стоило ей подойти к нему — и вся его напускная лихость слетела бы прочь и он чувствовал бы себя провинившимся мальчишкой… Но этого нельзя было сделать, Шура после такого шага перестала бы уважать себя.
Проще было бы возненавидеть его, забыть навсегда, как о чужом и пустом человеке. Но и это было свыше ее сил, потому что сердце ни на каплю не хотело уступать рассудку. Потому что тогда он не остановился бы здесь, на дороге, и не смотрел бы ей вслед такими покорными, ждущими глазами.
Да! Шура очень-очень хотела, чтобы он мучительно думал о ней!..
Но откуда об этом мог знать Алешка? Он видел только то, что видели и его спутники: девчонка торопливо сошла с дороги, побежала узкой тропкой, чтобы не повстречаться…
Было отчего томиться и страдать бессонницей, в результате которой Алешка и попал ночью на глаза Шумихину. В другой раз никакая административная воля не заставила бы его в полночь подниматься на работу, оставив теплую постель. Тем более — копать могилы…
Шумихин, верно, здорово удивился, не встретив обычного отпора с Алешкиной стороны, когда посылал его в наряд.
«А эта, руководящая-то! «Ты, говорит, добрый…» Разглядела, значит, через комсомольские очки! Вот бабы, не обидь один раз — до смерти будут рассказывать по секрету, какой хороший бандит попался на узкой дорожке… Смех! А доброту, видать, придется положить в карман, — раздумывал по пути Алешка. — Время такое приходит, что по доброте можно и дуба дать… Ушки придется держать топориком!»
Лес, обмороженный и мрачный, смотрел со всех сторон на одинокого человека. Глухо позвякивала лопата о ломик. Алешка шел к назначенному месту основывать новое кладбище…
Место, которое определил Шумихин, посылая его в необычный наряд, было сухое, высокое, на прошлогодних вырубках, — отсюда в ясную погоду виделось далеко окрест. Но сейчас покуда темно было, жутко, одиноко, — над землей шла беззвездная полярная ночь.
Тощий молодой месяц косо выглядывал из-за серебряной кромки облака, а под ним, вкруг пепельно-синей поляны, замерли поодаль друг от друга черные могучие кедры-семенники, в островерхих папахах серого каракуля, с полной выкладкой снега и хрусткой наледи на широких плечах. Они ссутулились, словно часовые в почетном карауле.