Иван Грозный
Шрифт:
Ночную темь то и дело рвали сухие выстрелы и песни стрел. Но в лес стрельцы не решались идти.
В ближайшую губу скакал с донесением ратник.
В глухой чаще головной отряд холопей, под воеводством Неупокоя, расположился на пир. Устроившись в медвежьей берлоге, людишки вкатили туда три бочонка с вином.
Неупокой ударил обухом оскорда по днищу.
— Пей, душа разбойная!
Шапками, пригоршнями, лаптями, перепачканными в глину и грязь, черпали холопи и с весёлыми прибаутками пили вино. Изголодавшиеся рты жадно тянулись к хлебу, салу и луку. Зубы по-волчьи разрывали истекающее тёплою кровью сырое мясо. Ничего не выбросили
— Пей, веселись! — орал пьянеющий Неупокой и тыкался головой в бочонок.
Кто-то завертелся на одной ноге и вдруг ударил шапкою оземь.
— Песню, други, сыграем! И затянул разудало:
Уж как бьют-то добра молодца на правеже! Что на правеже ево бьют, Что нагова бьют, босова и без пояса…Остальные подхватили с присвистом и дружно:
Правят с молодца казну да монастырскую!..Неупокой вскочил на опрокинутый пустой бочонок и залился тоненькой трелью:
А случилось ехать посередь торгу Преславному царю Ивану Васильевичу!Затопали молодецки холопи, понеслись в пляске разгульной и вдруг остановились, притихли. По щекам потянулись пьяные слёзы. Они угрюмо затянули на один надоедливый лад:
Уж како смилостивился надёжа-царь, Утёр слёзы добру молодцу на правеже: — Не печалься, не кручинься, смерд, Свобожу тебя словом царскиим…Неупокой взмахнул рукой. Оборвалась тягучая песня. Людишки осовело уставились на тёмный лес.
— Не, должно почудилось, братцы, — успокаивающе подмигнул коновод и снова рассыпался звонкою трелью:
Жалую тя, молодец, во чистом поле, Что двумя тебя столбами, да дубовыми, Уж как третьей перекладинкой кленового…И тихим шелестом кончил, уронив на грудь голову;
А четвёртой, четвёртою тебя — петелькой шёлковою…Уверенно, гуськом шли стрельцы на голоса.
Неупокой первый услышал подозрительный хруст; с бесшабашной песней, пошатываясь, выбрался он из берлоги и приник ухом к земле. До него отчётливо донеслись сдержанные шаги и шёпот.
«Нешто упредить смердов? — порхнуло неохотно в мозгу. Острые глаза трусливо зажмурились. — Упредишь всех, выходит, сызнов искать почнут. Краше, сдаётся мне, самому шкуру-то
И, юркнув за деревья, исчез.
Только когда совсем проснулся день, Неупокой остановился на отдых.
Ощупав за пазухой каравай и увесистый кусок сала, он выбрал место поглуше и улёгся.
«До городу только дойти бы! — шевельнулись насмешливо губы. — А тамо сызнов хозяин яз».
Он зло стукнул по земле кулаком.
«И не токмо дворянством сызнов пожалуют. Будет час добрый — такой чести дождусь: сам боярин в пояс поклонится».
Мысли переплетались беспорядочно, путались и тонули в баюкающей пустоте.
«Ужотко, потешу вас Володимир Ондреевичем, Старицким-князем».
Тело вытягивалось и млело. Глаза смежал крепкий запойный сон.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Васька так обрядил нутро повалуши, что сам Ряполовский, в награду, допустил его при всех рубленниках к своей руке.
Это была великая честь для холопя, она сулила ему большие корысти. Сам спекулатарь в тот день не только пальцем не тронул Выводкова, но после работы удостоил его несколькими дружескими словами.
Людишки стали искоса поглядывать на товарища.
— Уж не в языки ли пошёл к боярину? — шептались одни. — Не зря господарь примолвляет кабальных. Ведома нам его ласка!
Другие восхищённо показывали на повалушу.
— Сроби-кось чудо такое! Да за эту за творь не токмо к руке — в тиуны не грех умельца пожаловать!
И подлинно: было на что поглядеть и полюбоваться: подволока шла не в причерт с вытесом, не ровно и гладко, а кожушилась затейливыми узорами и то собиралась розовым, в коротеньких завитках, барашковым облачком, то стремительно падала и стыла над головой бирюзовыми волнами. Из присек, за исключением красного угла, расправив крылья, выглядывали головы херувимов, точь-в-точь такие, как на фряжских [97] картинках; а на крыльце, по обе стороны двери, на кирпичных подставах, выкрашенных под тину, тянулись к небу два белых лебедя.
97
Фряги — немцы.
В воскресенье у повалуши собрались вотчинные людишки. С ними, опираясь на посошок, пришла и Клаша подивиться затеям рубленника.
Васька, сияющий, объяснял увлечённо толпе, как нужно вытёсывать из камня и дерева фигуры зверей и птиц.
Увидав девушку, он, позабыв осторожность, бросился к ней и увлёк на дальний луг.
— Попадись спекулатарю аль тиуну, — живым манером уволокут тебя к боярину постелю стелить!
Клаша покорно свесила голову:
— Выпадет долюшка человеку — нигде от неё не схоронишься.
И, меняя неприятный разговор, упавшим голосом поделилась последнею новостью:
— Спосылает меня тятенька с девками нашими за милостыней в губу.
Выводков оторопело захлопал глазами.
— Где же тебе покель дорогу держать? Не дойти тебе!
Она подняла на рубленника с глубоким чувством признательности глаза и, ничего не ответив, повела его в починок.
За трапезой Васька почти не коснулся похлёбки и всё время неприязненно хмурился.
Когда людишки ушли из избы, Онисим скривил насмешливо губы.