Иван Грозный
Шрифт:
— Ничего-то ты, горлица, не умыслишь! По хороминам и доля наша с тобой обозначится.
Он увлёк её в сарайчик и с воодушевлением рассказал о своей затее.
— Колико раз зарок давал рушить темницы холопьи…
— Ну, и…
— Ну и рушу!
Девушка пытливо заглянула в его глаза.
— Не поднёс ли тиун вина тебе ковш?
Выводков набрал полные лёгкие воздуха и шумно дыхнул в лицо Клаше.
— Опричь воды, и не нюхивал ничего. — Голос его задрожал. — Не можно мне глазеть на подклет и хоромины в вотчинах господарских. В хороминах и простору, и свету, колико хощешь…
Клаша сочувственно поддакнула.
— Нешто
Он высоко поднял голову и заложил руки в бока.
— И запала мне, Клашенька, думка таки хоромины сотворить, чтобы подклет с терем был, а терема чтобы вроде звонницы держались да и не рушились.
Девушка тревожно поднялась и перекрестилась.
— А не ровен час — рухнут хоромины?
Рубленник уверенно прищёлкнул пальцами.
— Тому не бывать. Всё по земле мною расписано.
Раздув торопливо лучину, он провёл палкою по земле несколько линий.
— Ежели к тоей балке вторую таким углом приладить, вдвое крат выдержит на себе ношу. Потому яз тако разумею: не силы страшись, а ищи ту серёдку, куда сила падает.
Один за другим обозначались на земле затейливые узоры и стройный ряд кругов и многоугольников.
По-новому, властно и вдохновенно звучали его слова.
Клаша ничего не понимала. Но она и не пыталась вслушиваться в смысл речей. Ей было любо не отрываясь глядеть в затуманенные глаза, отражавшие в себе такую безбрежную глубину, что захватывало дыхание и от сладкого страха падало сердце. Чудилось, будто уносилась она куда-то в неведомый край, где воздух синь, как глаза вошедшего в её душу этого странного, так не похожего на других человека, где не видно земли и со всех сторон, из-за прихотливых звёздных шатров льются прозрачные звуки неведомых песен, таких же желанных, смелых и гордых, как его неведомые слова.
Васька неожиданно рассмеялся.
— Да ты, никак, малость вздремнула?
Она вздрогнула и прижалась к его груди.
— Сказывай, сказывай… — И одними губами: — Радостно мне, Вася, и страшно…
— Страшно пошто?
— Памятую яз, ещё малою дитею была. Приходил к нам умелец однова. Горазд был на выдумку особную — выращивать яблоки. А ещё умел на воду наговаривать: покропишь той наговорённой водою кустик, николи мороз не одюжит его. Боярин заморские кусты держал, и ништо им: никаки северы не берут.
Выводков любопытно прислушался.
— И каково?
Она печально призакрыла глаза.
— Из губы приходили. Да суседи, князь-бояре с монахи пожаловали. Дескать, негоже холопям больше господарского ведати. И порешили, будто умельство у выдумщика того от нечистого.
— Эка, умишком раскинули, скоморохи!
— Про умишко ихнее яз не ведаю, а человека того огнём сожгли.
Болезненно морщился огонёк догоравшей лучины. На стенах приплясывали серые изломы теней. В щели скудно сочилась лунная пыль, в ней таял любопытно подглядывавший из-за кучи тряпья на людей притихший мышонок.
Васька взял девушку за подбородок.
— Авось меня не сожгут.
Она отстранила его руку.
— Не гадай ты, Васенька, долю.
И всхлипнула неожиданно. Растерявшийся рубленник подхватил её на руки и, как с ребёнком, забегал с ней по сараю.
— Мил яз тебе аль не мил?
— Милей ты очей мне моих. И то, всё думаю-думаю, каким приворотным зельем душу ты мою опоил?
Он сел на чурбачок и коснулся губами её щеки.
— Поставлю
Обнявшись, они трижды строго поцеловались, как будто сотворили обрядное таинство.
Выводков неохотно пошёл из сарая. У выхода он задержался и поманил к себе застыдившуюся девушку.
— А ежели не отдаст без греха, — мне все дорожки в лесу — родимые. Уйдём мы с тобой в таки чащи дремучие, ни един волк не сыщет.
Он тревожно заглянул в её глаза.
— Аль не пойдёшь?
И, уловив ответ по преданной, детской улыбке, победно тряхнул головой и скрылся.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Сын боярский Тешата изоброчил своих людишек двумя сотнями локтей [98] холста, контырем [99] воску, батманом [100] ржи и двадцатью рублями денег московских ходячих.
Воск холопи собрали за один день в лесу, в пчелиных дуплах. На другое утро людишки разбились на два отряда: женщины и малые дети ушли за подаянием на погосты и в город, а мужики двинулись к Хамовничьей слободе и, дождавшись тьмы, ринулись на грабёж.
98
Локоть — десять вершков.
99
Контырь — два с половиной пуда.
100
Батман — десять пудов.
Чем изоброчил Тешата своих холопей, тем и выплатили ему без остатка в недельный срок.
В убогой колымажке, нагруженной собранным добром, уехал сын боярский по вызову к недельщику [101] .
Он не знал, зачем его вызывают, но, на всякий случай, запасся гостинцами.
Далеко от погоста Тешата остановил лошадь, выпрыгнул из колымажки и пошёл, сутулясь, к серединной избе.
— Господи Исусе Христе, помилуй нас! — нараспев протянул он, низко кланяясь в двери.
101
Недельщик — вызывающий на суд.
— Аминь! — донёсся в ответ сиплый басок.
Гость вошёл в избу, трижды перекрестился на образа и коснулся рукою пола.
Хозяин сидел, уткнувшись кулаком в жиденькую бородку свою, и на поклон не ответил.
«Лихо, — болезненно скребнуло в сердце Тешаты. — Не зря, кат, закичился».
Однако он ни одним намёком не выдал своего беспокойства и, сохраняя достоинство, отступил к выходу.
— Мы, доподлинно, невысокородные будем, а и не в смердах рождённые.
Недельщик подёргал бородёнку свою и, подобрав рассечённую губу, захватил ею в рот жёсткую щетинку усов. Сын боярский пристально вглядывался в лицо недельщика, тщетно пытаясь прочесть в бегающих паучках чуть поблёскивающих зрачков причину вызова его на погост.