Иван — холопский воевода
Шрифт:
— Пошто сжался? Смотришь, как пес побитый.
— Виноват, государь.
— И таким же псом стоял ты перед Пашковым, дабы не казнил он тебя — верно?
— Государь, я был взят в плен в бою.
— В бою?.. И что ж с тобой Пашков сделал — вином угостил? — Царь недобро улыбался.
— Кнутом наказал.
— А пошто не повесил?
— Не ведаю. Добро, не к Ивашке в руки попал. Тот вор, сказывают, дворян казнит.
— Многих ли Пашков отпустил?
— Почитай всех, государь. Лишь кой-кого в Путивль к Шаховскому отправил.
— Ладно. Ступай, — устало махнул
Задумался царь Василий: вон как все развернулось.
Идут на Москву две армии, дабы его, Василия Шуйского, погубить. Но раздельно идут, не смыкаются. Ивашка мужикам земли раздает, а пленных дворян жизни лишает. Пашков же — постращал, кнутом по спине прошелся да отпустил. К тому же всю дворню господам оставил, всех мужиков. Видать, понимает: дашь волю холопам — не возрадуешься. Небось у Пашкова у самого холопов полон двор. Но покамест они с Ивашкой, почитай, в товарищах и супротив него, царя Василия. Глядишь, и впрямь возьмут Москву. А как власть делить будут? Шуйский зло усмехнулся. Нет, нет, давить их надобно по отдельности. А ежели сольются два войска в единое — клин вбить между Пашковым и вором Ивашкой. Чтоб разделил он их, разорвал. Только что может стать тем клином?
На охоте
По ночам теперь случались заморозки. А лес все не хотел сбрасывать наряды — золотые и красные, как у бояр на пиру.
Истома Пашков лежал на ковре под калиновым кустом, смотрел в чистое, по-летнему синее небо. Но синева эта была студеной: ни птиц в ней, ни облачка.
— Ну как, — крикнул он, повернувшись на бок, — скоро?
Неподалеку жарили над углями оленя. Оттуда шел вкусный дух, который уже начал дразнить проголодавшегося Истому.
— Скоро. Погоди маленько, — отозвался Прокопий Ляпунов — рязанский дворянин, пригласивший Пашкова на охоту.
Но Истома позвал:
— Слышь, Прокопий Петрович, иди-ка сюда. Поговорим, пока мясо поспеет.
С неохотой оторвался Ляпунов от вертела, велев слугам:
— На одном боку подолгу не держать. Подгорит — на себя пеняйте.
Подошел и сел, но все поглядывал в сторону костра.
— Да брось, — махнул рукой Истома, — пожарят. Ты эдак и коня своего сам чистить будешь.
— А что?! — с вызовом проговорил Прокопий. — Конь мой верный товарищ. Хозяйской ласки достоин.
«Молодец!» — подумал Истома, но сказал совсем другое:
— Коли будешь сам ко всему руку прикладывать, холопы служить разучатся.
— У меня не разучатся. Прикажу батогов всыпать — вспомнят.
— Добро, — кивнул Истома.
Ляпунов ему нравился. Потому и приглашение на охоту соизволил принять — хотел получше присмотреться к этому рязанцу. Перед Истомой он не заискивал, как многие местные дворяне, ничего не просил, ни на что не жаловался. Из рязанцев он собрал большой дворянский отряд.
— Бери нас в поход на Василия Шуйского, — сказал он тогда. — Злодей-полуцарь сидит костью в горле. По пути нам, Истома Иваныч, бери.
С таким же дворянским отрядом туляков пришел и Григорий Сумбулов. В Рязани Пашкова выбрали старейшиной всего войска, которое должно было двинуться через Коломну на Москву…
— Ведомо
— Ведомо.
— От Серпухова идет. Глядишь, раньше нашего полуцаря за бороду схватит.
— Мне борода Шуйского не надобна, пусть хватает. Моя забота о том, чтоб на троне сидел царь Димитрий Иоаннович. Уж он бы нас, дворян, при себе держал, а бояр толстобрюхих, что не служат, но лишь козни плетут, взашей бы вытолкал.
— Помыслы твои правильны, Прокопий Петрович, — испытующе взглянул Истома на рязанца. — А про Болотникова я не ради пустого словца… Царь Димитрий большим воеводой его назначил.
Ничего не ответил Ляпунов. В свое время он служил Лжедмитрию и пользовался его высокой милостью. Истинный ли был царь или самозванец, о том не ломал Прокопий голову. Но бояр, свергнувших Лжедмитрия и прогнавших всех людей его, рязанец возненавидел. Да ведь доподлинно знал Прокопий, что убили тогда царя. И вот ныне опять Димитрий Иоаннович… И новые при нем люди — Шаховской, Пашков, Болотников. С последним Ляпунов и знаться не хотел: бывший холоп! И к такому идти под начало.
— Сам-то, Истома Иваныч, ты пошто не с Болотниковым?
— У него своя дорога, у меня — своя. — Пашков глядел в упор на рязанца.
— Вот и бери меня с собой, а к нему не отсылай: мы с ним одним миром не мазаны.
— Возьму, — сказал Пашков и вдруг улыбнулся. — А как олень твой? Мясом-то потчевать будешь?
Прокопий поднялся, пошел к слугам.
— Готово? — спросил он, оглядывая жаркое. — Сожгли все же с одного боку.
— Прости, господин, — виновато произнес слуга. — Старались.
Ляпунов не посмотрел на него, только холодно произнес, как отрубил:
— В батоги!
Смерть воеводы
Челны «царевича Петра» поднялись по Северскому Донцу уже на сто верст. Нелегко было грести против течения, но Илейка торопился, хотел до зимы попасть в Путивль, на стоянки отводил времени немного — пополнить припасы.
Остановились на ночь неподалеку от реки Оскола, что впадала в Донец. Впереди был город Царев-Борисов, да чья там власть, казаки узнать не успели, поэтому причалили к берегу у чистого поля. Сноровисто подтянули челны, разбили шатры и палатки. Поужинав, легли спать, но караул выставили: в ночи-то всякое может быть.
А поутру — чуть заря начала заниматься — схватили караульные человека. Незнакомец требовал, чтоб его отвели к главному, дескать, дело не терпит.
— Ишь! — усмехнулся старший караульный. — Не хочешь ли ты с царевичем потолковать?
— Да, — встрепенулся человек, — ежели великий князь Петр Федорыч с вами, то ведите меня к нему, да поскорее.
Поняв, что незнакомец человек неслучайный, караульные повели его в шатер к Илейке. Там выяснилось: прискакал к казакам гонец от Григория Шаховского. Была у гонца и грамота к царевичу. В ней сообщалось, что «царь Димитрий жив, идет из Литвы со многими людьми в Путивль». А потому грамота предписывала казакам «царевича» спешно идти в Путивль.