Иван — холопский воевода
Шрифт:
— Отсидимся, — повторил «царевич Петр».
— Но и сидеть здесь, — продолжил Болотников, — верная погибель. В амбарах пусто. Люди падаль едят. Покуда подмога подоспеет, перемрем все. Коли мы с войском из Тулы уйдем, сбережем людей. А нынче биться с Шуйским не с руки: у него против нашего сил впятеро больше.
— К чему клонишь, гетман? — спросил Телятевский, — коли одно и другое негоже?
— А на том стою, чтобы войско сохранить. Пусть полуцарь клянется, пусть крест целует, что сдержит обещанное. Тогда приемлем условие.
В лагерь к Шуйскому вместе с
Много раз бывал Михей в сечах и сражениях, а тут чего-то боязно стало. Да и как не сробеть: к самому царю едет. Хоть и говорят, что Шуйский полуцарь, а все ж на троне московском сидит. «Дело сурьезное, — думал Долгов, — Иван Исаич велел в оба глядеть, не оплошайте, мол, не то обманет вас Шуйский…»
Михею думалось, что будет царь кричать грозно, по Шуйский встретил всех милостиво, к обеду позвал, смотрел по-доброму. После обильного застолья повел Шуйский речь. Из его уст услыхали посланцы: обещана всем жизнь и воля, пусть, мол, только сдаст Болотников Тулу.
Внимал Михей, а сам диву давался: почему воеводы лишь кивают в согласии, а про крестное целование никто и не скажет?
Шуйский разговор уже на другое свернул: звал атаманов к себе на службу да и холопам с мужиками сулил блага всякие. Тут решил Михей слово молвить. Встал он, низко поклонился:
— Ты прости меня, государь, и дозволь сказать.
Подумал царь: никак смерд на посулы клюнул.
— Говори, — разрешил Шуйский.
— Велено нам было, государь, увидеть, как ты клятву даешь и крест целуешь. Без того слушать нас Иван Исаич не станет.
Еле сдержался царь, чтоб не крикнуть: «Гей, взять его! Голову — прочь!» Но совладал с собой.
— Не станет, — подтвердил один из атаманов, — без крестного целования. Доподлинно, не станет. — Он смотрел на царя осоловелыми глазами, изо всех сил борясь с подступающей дремотой.
И других тоже в сон клонило после сытой еды.
— Будь по-вашему, — сказал царь, — но сперва проспитесь. Клятву потом дам.
Почивать развели посланцев по отдельности. Шуйский задумал склонить их подкупом до посулами на свою сторону. Но понимал, не все на это пойдут, а потому хотел, чтоб с каждым поговорили с глазу на глаз.
Никиту Шишова, Шарапу да еще двоих атаманов царевы люди подкупили без труда, остальные воспротивились.
— Иван Исаич, — сказал Михей, — мне как отец родной. Нешто могу я отца родного предать?
— Знай же, дурень, — уговаривали его, — Болотников сам в услужение к государю Василию Ивановичу поступит.
— Неча напраслину нести, не таков у нас Иван Исаевич, — ответил Долгов.
— Смотри, олух, опомнишься, да поздно будет, — грозили ему. — Не сносить тебе головы.
Назад посланцы возвращались радостные: царь дал при всех торжественную клятву и целовал крест, что выполнит обещание.
10 октября 1607 года Тула открыла ворота.
Болотникова и «царевича Петра» сразу пригласили к Шуйскому. С ними поехали и те атаманы,
— Что, воры, попались? — усмехнулся Шуйский.
— Клятвопродавец! — с презрением глядя ему в глаза, сказал Болотников.
— Всыпать батогов! — Шуйский сделал знак челяди. — Да рты позатыкайте, чтоб все втихую было.
Открыто расправиться с вожаками царь не посмел: мятежные отряды были при оружии, да и свидетели здесь находились, видели, как он крест целовал. Предатели-атаманы распустили слух, будто Болотников и «Петр Федорович» у царя гостюют, а войску, мол, приказано расходиться восвояси.
По всем городам Шуйский разослал грамоты. Говорилось в них, что тульские повстанцы били челом государю, признали свою вину и город добровольно сдали. О царском условии в грамотах не упоминалось. Зато было сообщено, что вор и разбойник Ивашка повинился и своими руками выдал самозванца «Петра».
Шуйский не стал задерживаться в Туле, уехал в Москву. Вскоре туда были привезены в оковах Болотников и «царевич Петр».
— Илейку Муромца повесить у Данилова монастыря, — распорядился царь.
Болотникова он не решался казнить. Приказал тайно отправить в Каргополь, а людям, которые должны были его туда доставить, пригрозил:
— Ежели кому проговоритесь, велю языки вырвать.
Эпилог
НА РЕКЕ ОНЕГЕ
Под сапогами стражников скрипел снег. Болотников шел босиком, но холода не чувствовал. Его, подталкивая, вели за палку, к которой были привязаны обе руки. Куда ведут, не видел: шагал в кромешную тьму.
Месяц назад он сбил с ног двух охранников и бросился по ступенькам прочь из глубокого каменного подвала, в котором сидел, потеряв счет дням и неделям. Охранники не ожидали, что прикованный цепью к железному крюку узник кинется на них. Но он сумел расшатать и выдернуть крюк из стены. Так и бежал с цепью и крюком на руках. «Держи!..» — неслось снизу.
Распахнув дверь, он на миг остановился, пораженный ярким дневным светом.
Болотников был схвачен и жестоко избит. И раньше его били на допросах: «Куда дел награбленное?» — «Отдал», — говорил он, выплевывая зубы. «Кому?» — «Всем, кто был со мной». Потом ему выкололи глаза.
Сейчас он шел и не ведал, ночь на дворе или день. Прислушивался… Вот коротко, по-зимнему, тинькнула синица. Значит, днем повели. А куда?.. Переводят его в другое место? Зачем?.. С допросами и в подвале хорошо управлялись заплечных дел мастера. Синичка опять пропела «тинь-тинь». Болотников представил пичугу: верткая, желтобокая, с черной полосой на грудке. Он повернул голову в ее сторону: кроха вольная, спой еще. Там, в подвале, тишина мертвая, ничего, кроме мышиного шороха, не слышно. Как же славно поешь ты, синица… Где ты? Почему замолчала?