Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая)
Шрифт:
— Яз другого от них и не ждал, — сурово молвил Иван Васильевич, — ну, да «вскоцут», когда полки наши ближе к ним будут.
— Ныне, государь, — усмехнувшись, продолжал дьяк Шибальцев, — вскочили уж! Крестное целование свое Новугороду сложили и разметные грамоты с подвойским [10] своим Савкою в Новгород отослали, а когда отъезжал яз с послами, то на вече своем раскладку псковичи на десять тысяч рубленого [11] войска изделали. Оба посадника полки сии
10
Подвойский — судебный пристав, а также исполнитель приговоров веча.
11
Рубленые ратные люди — ополчение, созванное по разверстке среди населения волостей и пригородов.
— Добре, — медленно произнес Иван Васильевич и, кликнув Саввушку, продолжал: — Ну, а о новгородцах что там слыхать?
Вошел Саввушка, откинув полу шатра:
— Туточки я, государь.
— Зови ко мне дьяка Бородатого вместе с послами псковскими.
— Сказывать дале-то, — спросил Шибальцев, — пока послы-то не дошли?..
— Сказывай.
— Есть у меня через доброхотов наших вести из Новагорода о докончании новгородцев с королем Казимиром. Бают, у них на списках докончания показано, какие твои городы и волости, и земли и воды, и все твои пошлины в новгородских владениях отписали они королю, яко князю литовскому…
— А можно ли списки сии тайно добыть нам? Ведь по докончанию сему все воровство новгородское открывается. Старину ведь, коя двести лет была, они рушат!
— Истинно, государь! — воскликнул Шибальцев. — Бают, Борецкие-то и прочие уже посольство к Казимиру собрали с Панфильем Селифантовым да Кириллом Ивановым, дабы челом бить королю со многими дарами, пишучи и зовучи его «Честной король и господин наш»…
При этих словах откинулась пола у шатра и вошли к государю псковские послы Василий и Богдан, низко кланяясь Ивану Васильевичу. Сопровождали их дьяк Степан Тимофеевич Бородатый и начальник княжой стражи с двумя воинами.
Помолившись, послы низко поклонились государю и поздоровались с ним. Иван Васильевич, кивнув им, спросил, добро ли они дошли. Послы, отвечая на вопросы великого князя, говорили:
— От веча к тебе, государь, мы посланы донести: «Положили мы в Великом Новомгороде разметные грамоты. Понабрали тысяч десять воев рубленых, да еще тысячи две охочих людей пойдет пустошить порубежье новгородско…»
— Кто воеводы-то? — спросил Иван Васильевич.
— Двух посадников вече в воеводы поставило: княжеского сына Василья Федорыча да другого посадника Тимофея Василича. Для боя же дальнего изделали, как ты наказывал: полк особый из лучников собрали и войску все пищали отдали…
Ждут послы еще вопросов государевых, а тот молчит, только глядит на них неподвижным взглядом, будто сквозь них куда-то смотрит. Смутились послы, в лице переменились…
Встал вдруг со скамьи государь и резко сказал:
— Добре все сие. Токмо яз отпускаю во Псков одного Богдана, а с ним боярина своего Кузьму Коробьина с приказом, дабы войска ваши немедля к Новугороду шли. Ты ж, Василий, при дворе моем тут останешься.
В ночь на июня тридцатое тронулись из Торжка главные силы московские к Новгороду со всеми полками союзными. Впереди же их, далеко уже по обоим обходным путям, идут передовые отряды: князя Холмского — к устью Шелони на соединение с псковичами, а отряды князя Стриги-Оболенского вдоль Мсты-реки.
По бокам же государева войска полки братьев его идут разными дорогами, но вровень с главным войском. Версты их разделяют, а идут, будто плечо к плечу, — время своих передвижений соблюдают. Валом нещадным сила московская на всю землю новгородскую навалилась и катится, все сокрушая, через города и села, деревни. Как след движения грозного, полыхают по ночам в небе со всех сторон зарева пожарищ страшных. Сушь — и от горящих сел и деревень леса горят кругом. Дым все застилает, жара, духота, и звери всякие, людей не боясь, по всем тропам и дорогам бегут от огня куда глаза глядят.
Впереди же войск московских, как и звери, страхом гонимые, бегут и беженцы новгородские, и вопли несутся повсюду:
— Идут полки московские!
— Москва тронулась, злей Орды пустошит!..
— Сожигает, убивает, полонит!..
Смятение и ужас по всей земле, бегут все к Новгороду и с юга, и с востока, и с запада.
Знает обо всем этом Иван Васильевич от вестников, да и сам многое видит. Тяжко ему, и еще больше гневом распаляется он против Новгорода.
— Не моя вина, Господи! — шепчет он, крестясь. — В зле сам и крови яз не повинен…
Такой же стезей, кровавой и огненной, беря полон, сея горе и ужас, стремительно продвигается вперед отряд князя Холмского.
Точно, без промедлений, идет воевода в указанном ему направлении. Пятьсот верст прошли воины московские за восемнадцать дней и июня двадцать четвертого пали нежданно на град Русу, захватили и сожгли этот богатый пригород новгородский. Много тут было бито-граблено и в полон взято. Оба князя — воеводы Холмский и Пестрый — мирно делили военную добычу и воинам давали всякого добра вдосталь…
Обремененные полоном и подводами с награбленным, гоня с собой захваченный скот, двинулись воеводы к устью Шелони, где надеялись соединиться с псковичами и отдохнуть…
— Заслужили отдых-то, — смеясь, говорил князь Пестрый, — ведь по двадцать восемь верст в день-то махали. Токмо сей же день государю надобно вестника слать, Данила Митрич. Ведаешь нрав-то его…
— Ведаю, Федор Давыдыч, — весело ответил князь Холмский, — ибо уж часа два как отослал яз вестника-то. Страх токмо у меня за псковичей. Их тут мы прождем, а новгородцы в обход могут пойти…
— Все ж, Данила Митрич, — заметил князь Пестрый, — надо, как государем Белено, к устью Шелони идти. Токмо где ж тамотко нам станом стать?
— Селенье там есть, Коростыня, в нем и станем. Край самого берега Ильменя селенье-то. Всякую лодку оттуда на озере легко узришь…
Медленно передвигаясь из-за полона и обозов с захваченным добром, князь Холмский повел войско свое к Коростыне, которая всего только в тридцати верстах от Русы, и ночью на двадцать пятое июня без боя захватил деревушку.