Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая)
Шрифт:
Вслед за ним и все преклонили колени пред усопшим.
Государь встретил воевод в своих покоях и тотчас же приступил к изучению новых чертежей.
— Угодили воеводы мои, — говорил он весело брату, — порадели вельми. Челом вам, воеводы, бью за труды ваши. Знатно все изделали, знатно! Токмо истинно ли все исчислено, что по сим дорогам войско со всякого рода полками будет двадцать пять верст в день идти, а по сим вот, лучшим, даже двадцать восемь верст в день?
— Истинно, государь, истинно, — зашумели кругом воеводы, — руци свои на отсеченье даем, Отборные
— Добре, коли так, — весело отозвался государь, — наиглавное-то — знать, куда и в какое время каждый полк прибыть может. Расчеты же так замышлять, дабы всяк раз ворога упредить и врасплох его бить. Обходы разным полкам было бы можно по расчету в единое время свершать…
Иван Васильевич усмехнулся и добавил:
— Третьеводни тут Федор Давыдыч баил — никто-де не ходил ратию к Новугороду в летнее время, а нам сие-то и надобно. К зиме нас будут ждать новгородцы, дабы с Казимиром и Ахматом нас со всех сторон окружить и задавить…
— Истинно, государь, — молвил Товарков, — блазнят собя сим новгородцы…
— Ежели, — продолжал великий князь, — мы морозов год ждать будем, то вороги наши в три раза сильней нас станут. Нам же страха на нонешнее лето нет, ибо засухой Бог покарал всю новгородскую землю. Князь Юрий Василич о сем и о прочем вам подробно все обскажет. Под началом брата моего вы тут рассудите порядок полкам. Передовым отрядам не уходить от главного войска далее ста пятидесяти верст. Вестники должны день и ночь от воевод быть в ставку государя вашего.
Иван Васильевич встал со скамьи и продолжал:
— Воеводы и дьяки, вы днесь у меня обедаете. К обеду ворочусь к вам.
Все встали, провожая государя, а тот, уходя, молвил дьяку Курицыну:
— Иди со мной…
В сенцах великий князь, вспомнив приказ свой о собирании всех правил судебных, спросил:
— Как и что дьяки творят под началом Володимира Елизарыча Гусева? Есть у них толк-то?
— Много уж содеяно у них, государь, — живо откликнулся Курицын. — Сказывал мне Володимир Елизарыч, что много правил нужных они уж из уставных грамот набрали и из судебных дел разных. Жук-то баит, судебник можно составить…
— Ну, ладно, добре, — молвил Иван Васильевич. — Кончив рать с Новымгородом, и о сем подумаем.
Великий князь, войдя в хоромы старой государыни, послал к ней Дуняху спросить, можно ли ему зайти к ней в покой вместе с Курицыным. Дуняха возвратилась и сказала:
— В трапезную просит государыня. Ждет она вас там.
— Яз к тобе, государыня-матушка, — входя в трапезную, ласково молвил Иван Васильевич, здороваясь с матерью, — думу малу подумать…
Марья Ярославна поцеловала сына, сказав нежно:
— Садись, сыночек, рядышком. Садись за стол и ты, Феденька. Обед-то не скоро еще. Может, взвара яблочного со мной поедите?
— Спасибо, — ответил великий князь, — сыт яз. Там у меня в покоях воеводы думают вместе с Юрьем. Обедать с ними у собя буду…
В трапезную вбежал Ванюшенька и повис на шее отца. Он был все еще взволнован, губы его дрожали. Отодвинувшись от отца и глядя в глаза ему, он с тоской
— Тату, пошто к людям смерть приходит? Илейка вот помер, и мы все помрем? Пошто сие?..
Слезы блеснули в глазах Ванюшеньки.
— Любил яз крепко Илейку-то, — проговорил княжич.
Сердце Ивана Васильевича дрогнуло. Растрогали его не столько чувства сына, сколь мысли его.
— Так, сыночек мой, — сказал он, обнимая Ванюшеньку, — от Бога все так поставлено. Все, что рождается, все помирает. Посему краткий век свой кажный прожить должен пред Богом и людьми честно и с пользой…
Успокоенный редкой теперь лаской весьма занятого отца, Ванюшенька сел возле бабки. Марья Ярославна подала ему мисочку с мочеными яблоками и молвила:
— Ешь, голубик мой ясный, ешь на здоровье…
Иван Васильевич грустно вздохнул и, взглянув на мать, тихо произнес:
— Сколь близких нам, матунька, из жизни сей отошло, души предав Господу…
Замолчали все на миг, но Иван Васильевич заговорил снова, обратясь к дьяку Курицыну:
— Как хрестник-то мой? Полегчало ему?
— Спасибо, государь. Совсем уж с постели встал…
— У тя, Феденька, меньшой-то, Фоня, видать, здоровей? — спросила старая государыня. — Ваня-то все хворает. Ну, а как твоя Устиньюшка здравствует?
— Спасибо за ласку, государыня. Что моей Усте-то деется? Не дай Бог сглазить, она всегда здорова — Афанасий-то в нее вышел.
— А сколь, Феденька, лет-то ныне сынам твоим?
— Иванушке шешнадцать, Афанасью же тринадцать, как внуку твоему, государыня…
— С похода вернусь, — усмехнувшись, молвил великий князь, — и дочкам твоим старшим и сынам твоим гостинцев привезу из Новагорода. Сей же часец, Федор Василич, давай о зле новгородском думать. Наперво, изготовь ты грамоты разметные, токмо без ругания. Пиши им от меня так: «Не хотением своим дерзаю на пролитие многой крови христианской, дерзаю яз об истинном законе божественном, о благе Руси православной». К сему добавишь из Святого Писания о мече карающем…
Быстро достав чернильницу, Курицын кратко записал сказанное государем. Иван Васильевич, помолчав, продолжал:
— Грамоты разметные готовыми держи, а когда слать их — скажу тобе особо. Ныне же избери наипочетно посольство к брату моему и великому князю Тверскому Михаил Борисычу. Прошу-де яз по докончанию братскому на конь воссести против Новагорода, а пошто, сам ведаешь, как писать надобно. Ныне же вечером с дьяком Шибальцевым Яковом договорись, дабы ехал он во Псков и там был бы на Вознесенье господне, двадцать третьего мая. Пусть на вече там пред всеми псковичами от меня баит: «Вотчина моя Новгород отступает от меня за короля. Архиепископа же своего хотели ставить у митрополита униата Григория. Яз, князь великий, дополна иду на них ратию, и вы, вотчина моя, псковичи, сложили бы крестоцелование Новугороду, пошли бы с воеводой моим на него ратию», и прочее, что оба порешите. Далее у меня токмо ратные дела с воеводами. Иди, Федор Василич, а утре придешь ко мне к завтраку вместе с дьяком Шибальцевым и все свои грамоты мне покажете…