Иван Калита
Шрифт:
Замирала, вновь опуская ресницы. Изредка прошала!
– Пить!
Настасья с помочью сенной девки сама поворачивала свекровь - та была уже невладимая, - обтирала, переменяла сорочки.
О полден Анна зашевелилась, открыла глаза. Спросила тревожно:
– Что это?
Обмануть ли умирающую?
– Да так, ратные тамо… - неуверенно пробормотала Настасья.
– Скажи… правду!
– с тяжким отстоянием выговорила Анна. И Настасья, оробев, прошептала:
– Колокол увозят, матушка!
– Колокол?
– словно эхо повторила свекровь,
– Колокол?!
– повторила она, возвысив голос. В полумёртвом лике просквозила прежняя воля, даже руки с долгими восковыми перстами, холодные, почти уже неживые руки умирающей на мгновение дрогнули, сжались в немом и тщетном усилии, приподнялись и упали вновь.
– Торопитце князь Иван! Не даёт умереть!
– прохрипела она с горькою ненавистью. Смолкла, трудно глотая. Попросила: - Дай воды!
Напившись, долго лежала, отдыхая.
– Что ж Костянтин-то? Отдаёт… безо спору?
– Матушка! Подеять-то ничего нельзя, московляне во гради!
– жалобно возразила Настасья.
– Всё одно. Не сын он мне больше, - непримиримо прошептала умирающая.
– Василий, тот бы, может… - Не кончила. Вопросила погодя: - Сам, поди, народ утишал?
– Народ? Какой народ?
– смешалась Настасья.
– Не лукавь! Знаю своих тверичей, весь город прибежал давно… Вот как захотел унизить!
– продолжала она с отдышкою.
– Мало ему… смертей мало ему, говорю! Господи, ты веси грехи человеческие! Почто… Почто бы тебе… Неисповедимы пути твои, Господи! И на мне грех гордыни… О сю пору простить не могу! С тем и отойду, верно…
Долгая речь измучила её. Анна вновь закрыла глаза, чело её покрылось испариной. Настасья бережно, тонким льняным платом, смоченным в уксусе, отёрла лоб и щеки свекрови.
– Спаси тя Христос, доченька!
– прошептала та тихо-тихо. Добавила: - Повести мне, когда… Когда повезут со двора…
– Хорошо, матушка!
– вымолвила Настасья, склонясь над свекровью, и невольные горячие слёзы упали на холодные руки умирающей. Анна почуяла их, слабо пошевелила перстами - погладить сноху, да не сумела поднять руки. Не отворяя глаз, промолвила:
– Поплачь, поплачь, доченька! Тебе ещё долго жить! Внуков поднять… Тверь… Колокол воротить с Москвы! То-то радости будет! Поплачь, Настюша, мне так хорошо…
На сей раз свекровь не шевелилась и не баяла более часу. «Не умерла ли?» - забеспокоилась Настасья. Но вот та открыла глаза и первое вопросила:
– Увезли?
– Нет ещё, матушка. Девки баяли, до ночи станут ждать. Смердов сошло ко двору - страсть! Не выпущают их…
Слабый намёк улыбки осветил лицо Анны.
– Повести мне, когда… Засну - разбуди!
– тихо потребовала она.
Близился вечер. Анна то задрёмывала, то вновь требовательно взглядывала на невестку, и та сама уже отвечала:
– Нет ещё, матушка! Ждут!
Константин заглянул было в горницу матери.
– Отдал… колокол?
– тяжко спросила Анна, подымая ресницы. Константин смешался, потупил очи.
– Уйди, - потребовала она. Сын вышел
– Московка придёт - не пускай! При гробе зреть её не хочу.
Помедлив, пожалилась:
– Вижу уже плохо. В тумане все. И тебя тоже. Подойди! Так, тута вот сядь. Не повезли ещё?
– Нет, матушка.
– Вечереет.
– Да, вечереет уже.
– Чую. Скоро повезут.
Она вновь и надолго замолкла.
Взошла девка, запалила свечи в серебряных свечниках. Вдвоём с Настасьей перевернули и освежили уже почти неживое тело. Девка ушла.
Вечер сник, за узкими окнами покоя наступала ночь. У Настасьи кружилась голова, только сейчас она вспомнила, что не ела и не пила, почитай, с самого заранья. Она встала, налила себе брусничного квасу, выпила. Стало немного легче. Заметив, что свекровь дремлет, выглянула на сени - прошать, что деется на дворе. Когда воротилась, Анна лежала, широко открыв глаза, и смотрела не мигая.
– Матушка!
– позвала Настасья.
Анна трудно перевела взгляд.
– Повезли?
– спросила одними губами.
– Нет ещё!
– Скажи… когда… - в который уже раз прошептала свекровь.
Тихо колебалось свечное пламя. Настасья сидела застыв, утратив всякое ощущение времени. В покой заглянул духовник, потом посунулась сенная девка - молча, знаками, позвала Настасью к себе. Выйдя за дверь и выслушав, Настасья замерла на миг, призакрыв глаза, после воротилась в покой. Тихо позвала:
– Матушка! Матушка!
– повторила она громче.
– Колокол увезли!
Но великая княгиня Анна уже не слыхала её.
Санный поезд с тверским колоколом тронулся из города глубокою ночью. Густые ряды ратных окружали обоз. И всё же в городские ворота едва сумели протиснуться. Люди молча валились в снег, прямо под сани, под копыта коней. Московские ратники, матерясь, подымали, оттаскивали с пути упрямцев, лупили древками копий по чём попадя. Но в снег падали новые и новые смерды. Только за воротами народу поменело и стало мочно погнать лошадей вскачь.
Назади ругались и выли. Плакали жонки вослед молчаливому, ощетиненному копьями обозу, уходящему в серо-синюю ночную тьму.
Калита уезжал на другой день, утром, урядив с князем Константином о кормах и подводах. Смерть великой княгини Анны, наступившая ночью, едва ли задела его.
Глава 38
В эти дни он стал очень нежен к своей молодой жене. Ульяния расцвела, дивясь и не понимая, даже иногда резвилась, смеялась тихим, словно серебряный колокольчик, смехом. А Калита, умилённо глядя на неё и на дочерей (ещё таких маленьких!), думал: для чего живёт человек? Было ли у него счастье? И впервые, кажется, ужасался в сердце своём тому, как стремительно уходят годы и силы телесные.