Иван Кондарев
Шрифт:
Чувствуя в желудке спазм, Янков с трудом расслышал сквозь гудение проводов и потрескивание в трубке второй голос, который спросил, кто говорит с ним, и бесцеремонно заявил:
— Что ты делаешь в околийском управлении и кто тебя уполномочил распоряжаться там?
— Я тут по воле его величества народа и выполняю его распоряжения! Народ решил стереть вас с лица земли, — ответил Янков, рука его дрожала, трубка подпрыгивала возле уха.
— Убирайся оттуда, иначе не сносить тебе головы, дурак! Если гарнизон К. вас еще до сих пор не раздавил, туда сейчас же двинутся войска. Не обманывайте
— Посмотрим, кто кого раздавит. Погромщики, разбойники! — крикнул в трубку Янков, но телефон на другом конце провода был уже отключен, очевидно, генерал продолжал свой разговор с окружным начальником.
В кабинете наступила тишина, и в паузах между барабанной дробью, доносившейся с улицы, снова послышались песни сельских отрядов.
Около десяти часов к юго-востоку от железнодорожной линии, которая тут образовывала выгнутую к северу дугу, залегшие напротив вокзала повстанцы заметили кавалерийский разъезд. Он осторожно продвигался среди неубранной кукурузы, с явным намерением разведать силы и расположение повстанцев. В редкой цепочке бойцов, залегших вдоль межей, возникло волнение. Многие вскочили на ноги и с тревогой следили за появлявшимися то тут, то там всадниками, боялись, что им преградят путь к родным селам, зайдя в тыл.
— Как бы не ударили нам в спину! Давайте выпустим по ним залп! — крикнул крестьянин, у которого на голове вместо шапки был намотан платок.
— Далеко они, пуля не достанет…
— Балбузанов, давай мы ударим! — предложил еще один, обращаясь к командиру отряда, унтер-офицеру запаса, брату кузнеца, убитого девятого июня в казарме, а тот немедля послал в город связного с донесением и по собственной инициативе отправился с десятком человек занимать позицию на высотке, откуда можно было обстрелять разъезд. Но только он с товарищами вышел из низинки за железнодорожной линией, как сразу же застрочил пулемет со стороны вокзала и пули подняли пыль метрах в десяти от них. Балбузанов приказал залечь, а после, испугавшись, заколебался и вернул бойцов на прежнюю позицию. Обливаясь потом и беспомощно кусая обветренные губы, он решил подождать, пока разъезд не наткнется на повстанцев, которые охран А ют город с востока, и утешал себя тем, что разъезд пока еще им не так уж опасен.
Через несколько минут с холма, за которым лежали села Долча и Ралево, к востоку от города, беспорядочно и весело, словно кто поджаривал кукурузные зерна, началась частая стрельба; на холме в трепещущем мареве сентябрьского полудня вдруг зареяло красное знамя, и на голое жнивье лавиной устремилась довольно большая группа повстанцев, которые дружно кричали «ура!». Среди них мелькнул всадник и первым исчез в ложбине. Кавалерийский разъезд вместе с боевой охраной сразу же повернул назад и без единого выстрела скрылся у железной дороги.
По всей линии фронта, от вокзала до Звынчевского луга, там, где в это утро были с боем отброшены посланные Викиловым воинские подразделения, с короткими перерывами неслось нестройное «ура». Кричали бойцы яковского отряда, которые своими глазами видели удиравших кавалеристов, кричали и те, которые не видели ничего. С вокзала донеслись ружейные выстрелы, окопавшиеся
— Смотрите, подает им знак собираться. Ну до чего же хорошо его вижу, собаку. Вот бы пальнуть, — сказал какой-то яковчанин, показывая вдаль длинной трехлинейкой.
На голом темени кургана командир разъезда размахивал саблей. Солнечные блики на ее стальном острие создавали впечатление, что над головой у него блестит зеркало.
Большинство повстанцев, занимавших крайний левый фланг, встали во весь рост, чтобы поглядеть, как бегут кавалеристы под напором долчаниралевцев. Вокруг желтели темно-бронзового оттенка кукурузные бодылья, сочно зеленела люцерна. Поредевшие лесочки начали отбрасывать тень, и Балканы покрылись синей паутиной. В бурьянах жужжали пчелы с привокзальной пасеки, а от ближнего ореха, с которого уже посбивали плоды, исходил запах йода и преющей листвы.
— Вот бы кто-нибудь их перехватил, — мечтательно сказал молодой парнишка с пестрой торбой на спине, вооруженный пастушьим посохом и допотопным револьвером. — Янул, бахни-ка из своего винчестера, ты ведь говоришь, он дальнобойный.
Берегу патроны, для него их днем с огнем не сыщешь. Они у меня особенные, — ответил Янул, и в это время внизу, вдоль линии, раздался громкий выстрел из карабина и затрещала револьверная стрельба. Разъезд уже исчез за курганом.
— Наши им наподдали? Ух-ха! — закричал паренек, размахивая шашкой.
— Офицер выстрелил из револьвера. Тот, на лошади, догнал их, в него стреляли, — авторитетно сказал Янул, гордившийся своим старым винчестером, экспроприированным прошлой ночью у учителя в Яковцах.
— Раз появился разъезд, значит, за ним идут войска. Теперь держитесь! Нас ждет бой.
— Смотрите, смотрите, как наши наступают! Сегодня же займем казармы. Солдаты как увидят, куда дело клонится, присоединятся к нам.
Те, кто был ближе всего к вокзалу, кричали:
— Да здравствует рабоче-крестьянское правительство! Солдаты, не стреляйте в своих братьев! Арестуйте офицеров и шкуродеров!
— На железнодорожной линии есть наши товарищи. Пошли разбирать ее! Вы трое — за мной, остальным быть на своих местах, — сказал командир, брат яковского кузнеца, и приготовился было уже идти, но в это время за полосой целины, где начиналось заросшее сорняком кукурузное поле, послышались сердитые голоса и конский топот. Из кукурузы вышло несколько повстанцев, они вели двух солдат. Один из повстанцев, в форме железнодорожника, с обрезом на плече, прихрамывая, вел под уздцы двух кавалерийских лошадей.
— Эй, смотрите, Гарибалдев! Гарибалдев, браво! — восторженно закричал кто-то.
— Захватили дозор! — сказал командир и, пригибаясь, хотя в этом не было необходимости, поскольку они находились за высокой насыпью, пошел им навстречу. Следом за ним поднялись еще несколько человек.
Позади разоруженных солдат шли Сана и Анастасий. Карабины пленников висели у них за плечами, сабли были на седлах. Один из кавалеристов, светловолос ый и высокий, с маленькими синими глазами, шел понурив голову и, словно сам себе, упорно твердил: