Иван Кондарев
Шрифт:
А когда жена отставного полковника поцеловала девушку в щеку и громко заявила своим сильным контральто: «Какая девушка, какая девушка! Что делать тебе тут, дитя мое, в этой дикой провинции? Посольства, душечка, ' дипломатический мир — вот где твое место», Манол нахмурился и почувствовал себя человеком второго сорта. Какого черта он пришел сюда? Людей этих он презирал, а к хозяевам дома питал неудержимую враждебность. Зависть жгла Манола, когда ему случалось проходить мимо больших витрин их просторного магазина, полного товаров. Николу он считал дураком и ничтожеством, а к хаджи Драгану испытывал смешанное чувство сожаления и насмешки, со злорадством наблюдая угасание его рода, гибнущего, словно старое дерево, давшее немощные побеги.
Он
Две служанки внесли закуски — домашние маринованные грибки, сардины, зеленый салат, икру, и гости стали усаживаться за стол.
Профессора Рогева посадили напротив Абрашева, Манола — рядом с Каракуневым. Полковник притворился, что не понял, куда его просили сесть, и устроился против хозяина, как раз там, где Никола собирался посадить красивую жену депутата.
Разговор продолжал вертеться вокруг приезда царя. На эту тему уже достаточно говорили еще до прихода Манола, и полковник, взявший слово последним, как раз сейчас решил изложить свое мнение о царском посещении.
. — Оно предпринято для развлечения. И без того Стамболийский держит его величество в стороне от государственных дел. Конституционный блок не имеет с этим ничего общего, господа. Напрасные надежды питают некоторые…
У кончиков его закрученных вверх усов двигались два желвака. Круглые, словно пуговицы, глаза и шаровидная голова делали полковника похожим на тюленя.
Его жена, мужеподобная скуластая дама, тут же оборвала мужа:
— Его отец — вот был царь! А этот — баба. Отец вон каких министров скидывал, уж этого-то мужика бы не побоялся! Он бы ему уже сто раз хвост прищемил. Вы слышали, как с ним разговаривал околийский начальник? Царь называется! — заявила она, не обращая внимания на мужа, который делал ей знаки, чтобы она замолчала.
— А что произошло в общине? — спросил Абрашев.
— Ничего особенного. Наш околийский брякнул какую-то глупость его величеству. Я при этом не был, узнал после, — отозвался Кантарджиев, давая понять, что сожалеет, дав повод для непристойного по отношению к его величеству разговора.
— Ах, этот околийский, хоть целуй его, да и только! И где откопали такого дурака! — засмеялся Каракунев.
Хозяин поднял рюмку со сливовицей:
— За скорое падение дружбашей и за наше здоровье, господа!
— За спасение Болгарии! — добавил полковник.
— Аминь!
Профессор Рогев молчал, печально глядя на стоящую перед ним рюмку, и постукивал смуглыми пальцами по белой скатерти. Его черная борода терлась о высокий крахмальный воротничок, на отвороте пиджака блестел голубой эмалевый значок. Он внимательно прислушивался к разговору. Абрашев доказывал, что только международное положение дало возможность Стамболийскому прийти к власти; если бы дружбаши не захватили ее, в стране могли бы произойти всякие эксцессы.
— Войска Антанты не допустили бы анархии, — заметил доктор Янакиев.
— Пардон, пардон! Но ведь именно Антанта и навязала нам Стамболийского. Разве решился бы он без ее поддержки на какой-нибудь серьезный шаг? — живо возразил Абрашев.
Профессор Рогев искоса взглянул на него:
— Были моменты, которые глава государства или упустил, или не пожелал ими воспользоваться. Международное положение заставило! О да, чего еще можно ожидать от общества, похожего на стадо овец. Доблесть, боевая энергия, самоотверженность для нас пустые слова, режущие слух, как несмазанная телега. Сегодня этот новый болгарский Ивайло [73] довольствуется ролью диктатора, завтра он потребует царский венец!
73
Рогев сравнивает Стамболийского с пастухом Ивайло,
Профессор покраснел. Похоже, он сам понял неуместность своего раздраженного и повышенного тона.
— Но мы не можем требовать от конституционного монарха, чтобы он свергал и назначал правительства, — заметил депутат.
— Оставьте эти разговоры, господин Абрашев. Не можем, не можем! Зачем тогда вообще нужен глава государства? Горе с этой конституцией! Наш герой собирается править нами во веки веков с помощью дубинки, плюет и на конституцию и на царя, а мы заладили — конституция, конституция! — прогудел Каракунев.
— Ничего не поделаешь, такова сила необходимости, — примирительно сказал Абрашев.
— Я не одобряю логики, которой пытаются оправдать подобную гамлетовщину, — заявил профессор, на этот раз обращаясь непосредственно к Абрашеву.
Никола взглянул на старшего Христакиева, намазывавшего на хлеб икру.
Служанки внесли жареных цыплят, белое вино, лимоны и этим положили конец разговору. Женщины заговорили о поручике Балчеве. Его перевели в соседний город, и мать поехала к нему. Начальник местного гарнизона не мог больше держать Балчева в городе, он боялся, что тот сотворит еще какое-нибудь безумство.
Висящая над столом лампа тихо шипела, разливая обильный свет. Часы пробили девять, завершив бой какой-то мелодией.
Манол не умел как следует пользоваться ножом и вилкой. Вилку он держал в правой руке, не решаясь ничего поднести ко рту левой. Уголком глаза он с завистью смотрел, как едят другие. Его шея, стянутая крахмальным воротничком, побагровела и покрылась мелкими капельками пота. Окончательно измучившись и убедившись, что левой рукой он действовать не может, Манол начал есть как умел. Торговец с аппетитом жевал сочное мясо цыпленка, рассказывал какой-то анекдот и наслаждался гудением собственного баса. Доктор Янакиев, утомленный политическими разговорами (он считал пустым делом заниматься судьбами отечества), с тоской глядел на сидящую рядом красавицу Абрашеву и упивался запахом ее волос. Женщины этого типа ему особенно нравились. Чтобы блеснуть перед красавицей, Янакиев начал рассказывать о своих студенческих годах, проведенных в Париже, затем перешел на любимую тему — о необходимости объявить сбор пожертвований на ремонт концертного зала в читалище, чтобы и к ним в город можно было пригласить на гастроли какую-нибудь знаменитую певицу. Он хоть сейчас готов пожертвовать большую сумму, но разве в городе кто-нибудь это оценит? Хозяйка и жена Кантарджиева слушали его с завистью, они знали, что доктор когда-то был влюблен в одну софийскую певицу и именно ради нее заботится теперь о ремонте зала. Отставной полковник неприлично громко обсасывал хрящики. Женщины принялись разговаривать с полным ртом, все почувствовали себя свободнее, и прежняя официальность понемногу уступила место провинциальной бесцеремонности. Лицо профессора Рогева, до этого строгое и озабоченное, прояснилось. Щеки его разрумянились от вина, глаза стали влажными, но его худенькая жена, одетая в скромное черное платье, все время пыталась отнять у него рюмку и грозилась испортить ему настроение. Один только депутат ел без аппетита и ни на кого не смотрел.
Внесли роскошный торт, приготовленный самой хозяйкой к приезду царя. Разговор пошел по нескольким направлениям, и молодой Христакиев, сидящий напротив Манола, незаметно сунул ему в руку бумажку. Не раскрывая ладони, Манол прочел записку: «Нужно заставить профессора и Абрашева совместно произвести публичное собрание».
Манол спрятал записку в карман. Следователь весело улыбнулся и, повернувшись к Антоанете, сидящей слева от него, зашептал что-то в ее маленькое розовое ушко. Девушка радостно встрепенулась. По ее взгляду Манол понял, насколько она близка молодому человеку. «Вот кто войдет в этот дом, а мы-то воображали…» — подумал он, окончательно убедившись в несостоятельности материнских расчетов.