Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание

Солнцева Наталья

Дорогой мастер, благодарение Вам за прекрасную книгу и за дружеские слова. Ваше произведение я прочитал тотчас же. «Неупиваемая чаша» единственна во всех отношениях. Вы прирожденный музыкант. За последнее время мало какое произведение захватило меня, как Ваша повесть о художнике-мужике. Слова Ваши — тихие, набожные и полные какой-то неодолимой тоски томленья. Так может писать лишь человек, который много мучился и, наконец, во избавленье от отчаянья, нашел утеху в боли. Это парадокс — и однако же истина! — когда я читал Вашу книгу, со мной было так, как будто я слушаю биения Вашего сердца. Так, слышу ваше дыханье… Я чую Вашу молитву в «Неупиваемой чаше», как в «Человеке из ресторана» я чую Ваш бунт.

Но и бунт Ваш тихий, одухотворенный. И когда Вы говорите об обычных вещах, Ваше слово — сказ. Вам не нужно труб и барабанов, Вы не хотите резких эффектов, и в том Ваше величие. Как мы схожи один с другим! Как будто мы братья… я, Вы и великий наш друг Бальмонт. Это школа тихой поэзии, которая в своей тишине чувствует, как бьется и мучается сердце мира, сердце всемирности. Все, что сотворено, мучится, чтобы выразить себя и чтоб найти свою конечную форму.

Благодарение Вам еще раз за дар! Вам преданный

Божо Ловрич [64] .

64

Встреча:

Константин Бальмонт и Иван Шмелев. С. 110.

Письмо перевел Шмелеву Бальмонт — он был переводчиком поэзии Ловрича на русский, Ловрич же переводил его произведения на сербский.

Написал во избавление… Ловрич понял Шмелева. И в дальнейшем Шмелев спасался от ужаса существования, от отчаяния, от одиночества творчеством. Ловричу был понятен психологический подтекст. Напротив, Сельма Лагерлеф, по-видимому, мало что поняла в «Неупиваемой Чаше». Она написала Шмелеву: да, «очень лирично, но читателям была бы непонятна покорность Ильи Вашего»… «Каково?» — удивился Шмелев и желчно заметил: «И ей, стало быть — не внятно?!» [65] Профессор-славист из Голландии Николай ван Вейк воспринял историю Ильи просто, доверившись автору, и услышал, возможно, главное — тоску человека, в которой была сокрыта сила чудотворения, он услышал слово автора о сродстве земного и высшего. Выдвигая Шмелева на Нобелевскую премию, он писал в Нобелевский комитет: «Здесь описана трагедия талантливого крестьянского сына. В образах святых, которые он пишет, так сильно выражены тоска его глубокой души и несбывшиеся надежды жизни, что один из них становится чудотворным, утешает и исцеляет приходящих к нему несчастных паломников» [66] .

65

Переписка двух Иванов (1927–1934). С. 420.

66

Цит. по: Бонгард-Левин Г. М. Кто вправе увенчивать? // Наше наследие. // 2001. № 59–60. С. 144.

«Неупиваемая чаша», действительно, могла если не утешить, то утишить. Крымский период — самый страшный в жизни писателя. Весной 1918 года началась интервенция, войска Антанты высадились в Крыму. В конце того же года по мобилизации, объявленной возглавившим с апреля белогвардейское движение А. И. Деникиным, был призван в Добровольческую армию Сергей, и это для семьи Шмелевых имело роковые последствия. В ноябре 1919 года началось наступление красных на Южном фронте, и деникинские войска были отброшены на юг.

Переходная эпоха выдвигала нового героя — личность маргинального типа, она все более заявляла о себе как о социальной силе, вытесняя тех, кого Шмелеву вскоре пришлось называть бывшими. Все более утверждалась в его сознании мысль о том, что жизнь не наладится, а источник зла — использующие народ социалисты. В августе 1919 года ему припомнилась толстовская «Сказка об Иване-дураке и его двух братьях: Семене-воине и Тарасе-брюхане, и немой сестре Маланье, и о старом дьяволе и трех чертенятах» (1885), в которой дьявол, то есть чистый господин, как те социалисты, старался рассорить братьев и отучить народ, то бишь дураков, от труда, однако своей цели он не достиг, так и провалился сквозь землю. Шмелев увидел в этом сюжете, с одной стороны, пророчество: действительно, в стране усилиями чистых господ началась брань; с другой стороны, он понимал, что толстовское прозрение осуществлялось лишь отчасти: если в сказке кровь так и не пролилась, дьявол, в общем-то, посрамлен, то в реальности кровь залила Россию.

В октябре 1919 года Шмелев сам принялся писать сказки — и написал «Степное чудо», «Преображенский солдат» (в 1924 году — «Преображенец»), «Веселого барина», «Всемогу», «Инородное тело», «Сладкого мужика». Для многих, и для Шмелева, стало очевидной губительная сила абсолютной свободы. У М. И. Цветаевой в «Лебедином стане» (1917–1919) свобода стала «гулящей девкой на шалой солдатской груди», а Крым «буйствует и стонет». Шмелев написал в «Преображенском солдате» о такой солдатской свободе, куражливой и бессмысленной. В сказке «Всемога» бес искушает матроса, и тот, выбросив нательный крест и запродав бесу душу, разделался с начальством и под красными флагами вошел в город. В «Степном чуде» Россия показана обессиленной, окровавленной бабой, что лежала в степи с непокрытой головой, с косой, закинутой за ольховый куст, с глазами, полными слез; матрос, что мощи вскрывал и ничего не боялся, сквернословя, решил залезть бабе в карманы, но поднялась ее десница, «полнеба закрыла» — и пал матрос. Шмелев был подавлен тем, что народ столь безволен и наивен, податлив — «хоть улицу им мети»! [67]

67

Из письма к А. Б. Дерману от 2.08.1919. Цит. по: Осьминина Е. А. Про купца, мужика, солдата — и барина // Шмелев И. С. Собр. соч. Т. 8 (доп.). С. 11.

Писатель общался с жившими тогда в Крыму К. Треневым, В. Вересаевым, С. Сергеевым-Ценским. Его поддерживал Иван Бунин — с октября 1919 года он был главным редактором одесской газеты «Южное слово»; в состав редакции вошли Шмелев, Сергеев-Ценский и Тренев. Но никакое общение и никакая поддержка не могли спасти Шмелева от чувства бессилия перед Октябрем. Октябрь он ненавидел, как и большевика, и пролетария, именем которого разрасталось революционное насилие. М. Пришвин записал в дневнике: «Шмелев. Ненавидит пролетариат как силу числа дрянных людей; дворянство, напр<имер>, — то есть кусок благородного человека, а что имеет в себе пролетариат?» [68]

68

Пришвин М. М. Дневники. 1920–1922. М., 1995. С. 264.

Не внушила ему надежды и интервенция. В европейце Шмелев почувствовал презрение к русскому: для интервента русское простонародье — дикарь, а русский интеллигент — непротивленец толстовского толка. В августе 1920 года он опубликовал рассказ «Письмо лейтенанта». Некий английский лейтенант пишет письмо из Крыма в Лондон некой мисс; в нем сноб англичанин предлагает создать акционерное общество спасения и утилизации остатков российской культуры, к работе в котором следует привлечь русских эмигрантов — те влачат жалкое существование и не противятся злу: часть культурных ценностей пойдет в оборот, часть — в британские музеи, среди проектов — эвакуация Кремля, колокольни

Ивана Великого, Медного всадника, Царь-колокола. По мнению лейтенанта, революция обнаружила дикарскую сущность русского народа, и народ этот вне истории. В 1920 году главкомом Русской армии в Крыму стал П. Н. Врангель. С 7 по 17 ноября Южный фронт красных под руководством М. В. Фрунзе провел Перекопско-Чонгарскую операцию, войска Врангеля были разгромлены. Более ста сорока шести тысяч штыков красных — против двадцати трех тысяч врангелевских штыков, более сорока тысяч сабель — против двенадцати тысяч сабель, девятьсот восемьдесят пять орудий — против двухсот тринадцати, четыре тысячи четыреста тридцать пять пулеметов — против тысячи шестисот шестидесяти трех, пятьдесят семь бронемашин — против сорока пяти, семнадцать бронепоездов — против четырнадцати, сорок пять самолетов — против сорока двух. Крым стал красным. В ноябре врангелевская армия на кораблях покидала Крым. Этому предшествовал приказ Врангеля № 0047118 от 16 ноября 1920 года:

Всем русским судам с крейсера «Генерал Корнилов»

Севастополь 1920 г.

Русская армия, оставшаяся одинокой в борьбе с коммунизмом, несмотря на полную поддержку крестьян, рабочих и городского населения Крыма, вследствие своей малочисленности не в силах отразить нажима во много раз сильнейшего противника, перебросившего войска с польского фронта, и я отдал приказ об оставлении Крыма. Учитывая те трудности и лишения, которые Русской армии придется терпеть на дальнейшем горестном пути, я разрешил желающим оставаться в Крыму, и таких почти не оказалось. Все солдаты Русской армии, все чины Русского флота, почти все бывшие красноармейцы и масса гражданского населения не захотели подчиниться коммунистическому игу, они решили идти на вдвое тяжелое испытание, твердо веря в конечное торжество своего правого дела. Сегодня была закончена посадка на суда. Везде она прошла в образцовом порядке. Неизменная твердость духа флота и господство на море дали возможность выполнить эту беспримерную в истории задачу и тем спасти армию и население от мести и надругания. Всего из Крыма ушло 150 000 человек и свыше 100 судов Русского флота. Настроение войск прекрасное. У всех твердая вера в конечную победу над коммунизмом и в возрождение нашей Великой Родины. Отдаю Армию, флот и выехавшее население под покровительство Франции, единственной из великих держав, осознавшей мировое значение нашей борьбы [69] .

69

Марина Цветаева: «Берегите гнездо и дом…». Страницы русского лихолетья в творчестве поэта / Сост. Т. И. Радомская. М., 2005. С. 212.

Шмелев эвакуироваться вместе с войсками Врангеля отказался, недооценив опасности. Возможно, поверил в обещанную большевиками амнистию.

Уже в ночь на 4 декабря арестовали Сергея — до возвращения в Крым он, офицер, воевал в составе Добровольческой армии в Туркестане. Как вспоминал Шмелев: «Бился на бронепоезде под Асхабадом, чудом спасся из красн<ого> „кольца“, отступая (путь подорвали б<ольшеви>ки), сами белые сожгли бронепоезд и отступали в кольце красн<ых>-дик<их>туркмен! Собирался командир застрелиться, но Сережа удержал его… — и спаслись!» [70] Домой он вернулся больным туберкулезом легких, первопричиной этой болезни стало отравление газом во время мировой войны. В Алуште он служил в комендатуре при П. Врангеле. В письмах к знакомым Шмелев называл сына мальчиком. Арестованного мальчика отвезли в Феодосию. 10 декабря 1920 года от него пришло письмо, а 19 января 1921 года — последняя открытка, датированная 27 декабря 1920 года. Шмелевы пребывали в страшной тревоге: мальчик погибнет — у него чахотка. 29 декабря 1920 года Сергея приговорили к расстрелу. Месяц его продержали в подвале и вместе с другими заключенными казнили морозной ночью на окраине Феодосии в конце января 1921 года. Он был расстрелян, как писал впоследствии Шмелев адвокату Т. Оберу, помощником начальника особого отдела Третьей стрелковой дивизии Четвертой армии Островским.

70

Письмо к И. Ильину от 29.03.1947 // Переписка двух Иванов (1947–1950). С. 108.

29 января Шмелев увидел во сне сына: он пришел к отцу словно после дальней дороги, лежал, одетый в чистое белье. Перед 2 февраля еще сон: сын на аэроплане перевез Шмелева и Ольгу Александровну в Москву, высадил у Университета, университетские часы показывали без четверти семь вечера.

Трагедия Шмелевых — одна из множества. После эвакуации армии Врангеля оставшихся в Крыму офицеров, как и духовенство, солдат, промышленников, чиновников, репрессировали. Репрессиям подверглись и женщины, и дети. Шмелева вызвали на допрос и регистрацию, вслед за которой должен был последовать арест. Комиссар, очевидно читатель Шмелева, молча, кивком, отпустил его. По свидетельству писателя, во всех крымских городах без суда были расстреляны бывшие полицейские чины, а также служащие в милиции, тысячи солдат, ничего не понимающих в политике и служивших из-за нужды, все бывшие офицеры, в том числе явившиеся по требованию властей на регистрацию, а среди них и не участвовавшие в Гражданской войне, инвалиды мировой войны, старики. Погибло много татар. Были арестованы все прибывшие в Крым после Октябрьской революции без разрешения властей, многих из них расстреляли. По распространившимся в эмиграции сведениям, собранным по материалам бывших союзов врачей Крыма, в конце 1920-го — начале 1921-го года, за два-три месяца, в Севастополе, Евпатории, Ялте, Феодосии, Алупке, Алуште, Судаке и других местах без суда и следствия было уничтожено до ста двадцати тысяч человек. По официальным данным их было пятьдесят шесть тысяч. Например, по одной только Феодосии официально считались расстрелянными семь-восемь тысяч, но по версии врачей — более тринадцати тысяч. Максимилиан Волошин 15 марта 1922 года писал художнику К. В. Кандаурову: «Несколько цифр — вполне точных: за первую зиму было расстреляно 96 тысяч — на 800 тысяч всего населения, т. е. через 8-го. Если опустить крестьянское население, непострадавшее, то городское в Крыму 300 тысяч. Т. е. расстреливали через второго. А если оставить интеллигенцию — то окажется, что расстреливали двух из трех» [71] . Карательными акциями руководили председатель Крымского военно-революционного комитета Бела Кун и секретарь Крымского областного бюро ВКП(б) Розалия Землячка (Самойлова). Позже, оказавшись в эмиграции, Шмелев надеялся на международное расследование репрессий. Но после крымской эпопеи Бела Кун был на руководящей работе в аппарате партии, Землячка занимала руководящие должности в наркоматах, в 1930-х стала членом ЦК партии и заместителем председателя КПК — Комиссии партийного контроля.

71

Купченко В. П. Киммерийские этюды. Феодосия, 1998. С. 40.