Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание
Шрифт:
5 октября 1923 года Шмелевы вернулись в Париж и всю зиму 1923-го и часть весны 1924-го жили у Кутыриной. В дальнейшем холодные месяцы они проводили в городе — сначала в Париже, а впоследствии в пригороде Парижа — Севре; в теплые месяцы выбирались на побережье. Шмелев о своем житье-бытье писал Ивану Александровичу Ильину: «Летаем, как чибисы тоскливые, — над болотиной», гнезда нет, «не подымается душа — вить гнездо» [117] .
В сыром Париже, среди рекламы, Иван Сергеевич чувствовал себя чужаком, ему было там неуютно. 15 ноября он писал З. Н. Гиппиус:
117
Переписка двух Иванов (1927–1934). С. 30.
Но… приходится шмыгать в метро, где гуси «Мари» все еще доклевывают свое фуа гра, красная идиотка вопит про «Котидьен» и появились пылающие печки и дамы в зимних нарядах. Глядеть, как сырым утром котелки-котелки-котелки
Что-то уж я растекся… Сижу в Париже и сыро-сыро. Сидишь будто на шумном чужом вокзале, без билета. Багаж украли, и спросить некого, и не знаешь, куда идти. За вокзалом — огни и ночь, много огней и путаная от них ночь, и неуютно, бродяжный ветер… а люди шмыжут и шмыжут, валят и бегут толпами, проскакивают в дверки, едут в свое, к своим, и никто не замечает тебя, и ты растерян. И вот-вот подойдет тяжелый ажан, спокойный, в спокойном плащике, и пальцем, бровью, пожалуй, только: «Э бьян!». Так меня этот ажан торопит, так от него тревожно, нудно… Или это «булонь» на меня так подействовала? И откуда этот отврат от «культуры», почему она — вся — чужая?! [118]
118
Иван Шмелев: Отражения в зеркале писем / Публ. О. Н. Шотовой, В. П. Полыковской // Наше наследие. 2001. С. 59–60, 125–126. Антрэ — перекладина; ажан — полицейский; Э бьян! — Ну-ка! (фр.).
Но все-таки Шмелевы старались сохранить московский уклад. Ольга Александровна пекла пироги с капустой, рыбой, мясом, варила щи, гречневую кашу, на Пасху пекла куличи. По воскресеньям Шмелевы встречали гостей. Материально они были стеснены настолько, что одежду мужу Ольга Александровна шила сама. Выручали ежемесячные субсидии от созданных в 1920-е годы в Чехословакии и Югославии фондов помощи русским писателям.
В России лето Шмелевы проводили на даче — недалеко от Абрамцева, либо в Кунцеве, либо под Малоярославцем. Теперь весну, а также часть лета 1924 года они решили провести в Ландах, на юго-западе Франции, недалеко от Атлантического океана, в окруженном лесами рыбацком поселке Оссегор. На следующий год Шмелевы переехали в Капбретон, где сняли виллу «L’louette», «Жаворонок». Вилла была небольшим деревянным домом, расположенным рядом с кукурузным полем [119] . Шмелеву Капбретон напоминал Поволжье.
119
См.: Жантийом-Кутырин Ив. Мой дядя Ваня. М., 2001. С. 25.
Так получилось, что в Капбретон съезжались русские. В июле 1924 года Шмелев писал богослову Антону Владимировичу Карташеву, ставшему в эмиграции председателем Русского национального комитета: «Скоро в наши места пожалуют Бердяевы и еще М. Вишняк. Сыскал им комнаты, и недорого» [120] . Впоследствии Марк Вишняк, соредактор «Современных записок», вспоминал:
Личному моему сближению с Иваном Сергеевичем и Ольгой Александровной способствовало 3-недельное пребывание в Капбретоне в августе 1925 г. Я мог тогда убедиться в личных достоинствах Шмелева. Он глубоко чувствовал природу, любил сажать цветы и ухаживать за ними — превращал «простую ромашку» в Anthemis frutescent, — наслаждался полетом птиц, восторгался лесом и общим пейзажем «чудесного Капбретона», на пляже которого показывался раз-другой за сезон, предпочитая «mer sauvage — подальше от тел (и дел) человеческих».
Шмелевы благожелательно относились к людям, дружили с французами-соседями и наезжавшими в Капбретон, по рекомендации Шмелева, русскими [121] .
120
Цит. по: Встреча: Константин Бальмонт и Иван Шмелев. С. 94.
121
Вишняк М. «Современные записки»: Воспоминания редактора. СПб.; Дюссельдорф, 1993. С. 132.
Жил в Капбретоне близкий Шмелеву профессор Николай Карлович Кульман. В 1926 году в Капбретон приехал Антон Иванович Деникин с семьей. Генерал и писатель стали друзьями; впрочем, Деникин в эмиграции сам стал писателем, он автор очерков «Офицеры» (1928), пятитомных «Очерков Русской Смуты». Там же с 1926-го по 1928-й и с 1930-го по 1932-й жил Константин Бальмонт, который посвятил Капбретону не одно стихотворение: «…Я долю легкую несу…», «В зеленом Капбретоне…», «Мир вам, лесные пустыни…», «Ночь в Капбретоне» и др. Как рассказывал Бальмонт в очерке «Оссегор» (1927), во время пятиминутной остановки на узловой станции Лабен, поэт, по пути в Оссегор, где хотел снять дом, встретил
Дорогой Иван Сергеевич,
Спасибо Вам, что послали книгу сельским отшельникам. И за письмо ко мне спасибо. Я чувствую в нем Вашу горячую искреннюю душу. Вас здесь все любят, и даже старая мясничиха, и даже полицейский коммисар (кажется, нужно писать комиссар?), когда говорят о Вас, у них в лице и в голосе почти влюбленность.
Мой Коттэдж, по прямой линии (птичьей), в нескольких аршинах от Вашего Жаворонка, а по Заячьей дорожке менее минуты хотьбы. Рядом со мной Паризетт. Сзади — лес. Далее здесь и всюду. Я очарован. <…>
122
Вишняк М. «Современные записки». С. 101. Паризетт — Маленький Париж, название магазина.
Бальмонт писал о Шмелеве статьи: в 1927-м — «Горячее сердце», в 1930-м — «Шмелев, которого никто не знает». 28 марта 1925 года Клуб молодых литераторов устроил чествование тридцатипятилетия литературной деятельности Бальмонта, и, конечно, среди выступавших был Шмелев. Бальмонт называл Шмелева Королем Шмелей, посвящал ему шуточные стихотворения. Так, в опубликованном в 1927 году стихотворении о шмеле он обыгрывал фамилию писателя и названия его произведений — «Неупиваемой чаши» и «Солнца мертвых»:
У шмеля забот немало: — Заострить, на случай, жало, И с утра, на юг, на север Мчаться вдаль, где лучший клевер. В грязь лицом тут не ударить. По дороге все обшарить, Там сирень или калина, Раз цветет, нам все едино. Все же лучший мед — из кашки. И летает без поблажки, И туда, а то оттуда, Шмель мохнатый, полный гуда. Шмель усердный помнит свято, Что в гнезде его шмелята, Потому из дивной Чаши Пьет он мед, а мед все краше. Солнце — мертвым даже светит. Солнце мертвых нас заметит. Позовет нас в час веселый, На родные наши долы! [123]123
Встреча: Константин Бальмонт и Иван Шмелев. С. 101.
Возможно, под влиянием Шмелева в эмигрантской поэзии Бальмонта появились почвеннические мотивы.
В первые годы эмиграции сложился круг друзей писателя. Это были Бальмонт, Куприн, Деникин, Карташев — сын крестьянина, лицом похожий на священника. Колоссальную душевную помощь Шмелев получал от обосновавшегося в Германии философа И. Ильина. Шмелев сходился лишь с духовно близкими ему людьми. Были у него и враги. Были, очевидно, среди русских парижан люди, которые могли бы стать его друзьями — но не стали, они выделяли Шмелева из всей эмиграции — но так и не сблизились с ним. Например, М. И. Цветаева писала своей подруге по Чехии О. Е. Колбасиной-Черновой 14 августа 1925 года: «К литераторам ходить не будем, не люблю (отталкиваюсь!), кроме Ремизова, никого из парижских. И., м.б., еще Шмелева» [124] . Однако их отношения так и не сложились, хотя у него и у нее был один общий близкий человек — Бальмонт.
124
Цветаева М. И. Собр. соч.: В 7 т. / Сост., коммент. Л. Мнухина. М., 1995. Т. 6. С. 751.
В эмигрантском существовании Шмелева установился свой ритм, пришло ощущение воли и относительного покоя, но ничто не могло успокоить его память. Он сам не хотел ничего забывать и мысленно обращался и обращался к крымским страданиям. Гостя в Грассе, он закончил писать свою эпопею о большевистском Крыме и назвал ее «Солнце мертвых». Он читал ее небольшому кругу собравшихся у Буниных слушателей в течение двух-трех вечеров, и она потрясла их. Бунин вскрикнул: «Это… будет переведено на все языки!» [125] «Солнце мертвых» было переведено на тринадцать языков.
125
Из письма И. С. Шмелева к О. А. Бредиус-Субботиной от 4.12.1941 // И. С. Шмелев и О. А. Бредиус-Субботина. Т. 1. С. 301.