Иван Тигров (рассказы)
Шрифт:
Подошли они к рябиновому деревцу, смотрит дед — а оно красное как кровь. Облепили его рябиновые ягоды, крупнее, чем на всех других кустах.
— Эхма, — удивился дед, — до чего красна рябина-ягода!
Алёша хотел сорвать ягодку, да не посмел: вспомнил, что эта рябина над могилой.
Дед ударил заступом, и Алёша стал копать, нажимая изо всех сил на лопату. Земля слежалась, копать было трудно да и опасно: немцы могли увидеть.
По стальным путям мчались через Брянские леса на восток эшелоны. Немецкие танки, пушки,
Сквозь заросли кустов дед смотрел на них жадными глазами, как охотник, выбирая добычу получше.
Алёша устал, пот лил с него градом. Яма стала ему уже по пояс, но пушки всё не было.
— Дедушка, неужели утащил кто-нибудь?
— Нет, — сказал дед, — у этого клада стража…
И вот что-то звякнуло о лопату. Звук этот отозвался прямо в сердце Алёши.
Дед, ощупав пальцами дуло, стал осторожно отгребать землю руками.
Вскоре старый и малый вытащили пушку, накрытую промасленной шинелью убитого артиллериста, и стали устанавливать её под деревцем.
— Эх, обтереть-то нечем! — тревожился дед. — Замок в глине, шинель в глине.
— А вот, — сказал Алёша, — моей одёжей!
— Давай, — сказал дед. — Для большого дела чего жалеть!
Алёша не пожалел нового пиджака. И скоро пушка была готова к бою.
Дед не умел обращаться со сложным прицелом и наводил простым способом: открывал затвор и смотрел в дуло. Алёша заглянул за ним следом и увидел в кружке света фермы моста.
Старик раздвинул станины, вогнал сошники в землю и заправил снаряд, выбрав гильзу подлиннее. Он не ошибся: это был бронебойный. И в ту же минуту показался бронепоезд, красуясь громадными башнями со множеством пушек, на всех парах спешил он на восток, туда, где гремело сражение.
— Дёргай! — шепнул старик мальчику.
Алёша дёрнул и сейчас же упал от грома выстрела. Пушка подскочила, толкнула деда. Алёша кинулся к нему: «Пропал дедушка!» Но дед быстро поднялся. А там, куда они стреляли, что-то оглушительно засвистело. Из бронированного паровоза струёй вырвался белый пар, и поезд остановился прямо на мосту.
— Ай да мы! — крикнул дед. — Котёл пробили! А ну, давай, давай!
Он снова стал наводить орудие.
Немцы из всех смотровых щелей, во все бинокли высматривали: откуда раздался выстрел? Все пушки бронепоезда изготовились открыть огонь, поводя стволами.
Полсотни орудий — против маленькой пушки.
Но дед не робел. Он нацелился влепить чудовищу ещё один снаряд, облюбовав какой-то особый, красноголовый.
— Дед, гляди-ка! — крикнул Алёша.
Из-за поворота показался следующий немецкий поезд. Старик взглянул и замер:
— Упредить не поспели… Сигнала нет… Сейчас… Эх, и врежет им!
Машинист увеличивал ход, чтобы с разгона взять крутой подъём после уклона. Колёса паровоза бешено крутились, а за ним тяжело грохотали вагоны и платформы с тяжёлыми танками.
И
Лесное эхо умножало гул и скрежет крушения.
И вдруг ахнул такой взрыв, что волосы дыбом поднялись. Старый и малый поползли на четвереньках прочь, хотели было бежать, да вспомнили про пушку.
Вернулись за ней и, не глядя на то, что творилось там, на рельсах, впряглись в дышло и потащили пушку в лес, через пни и кочки.
И долго ещё слышно было, как позади них грохотало, трещало и ухало…
Этот рассказ записан со слов суворовца Алексея Казарина на торжественном вечере 23 февраля в Краснознамённом зале знаменитого суворовского училища на Волге.
После Алёши с воспоминаниями о гражданской войне выступал седобородый ефрейтор Арсений Казарин, который теперь служит здесь, в училище, на хозяйственной должности.
Комсомолец Кочмала
Лётчик Афанасий Петрович Кочмала был любимцем своего полка. Без него не обходилось ни одно собрание, заседание, комиссия; его выбирали везде и всюду. И он не отказывался. Не любил только выступать на больших, торжественных собраниях: незнакомые председатели часто путали его фамилию. Скажут, бывало:
— Слово предоставляется товарищу Куча… мала!
И в зале засмеются.
Выйдет он на сцену, а ростом невелик, и если попадётся высокая трибуна, так его за ней и не видно, только нос торчит, как у воробья, залетевшего в скворечню.
Ну, и опять в зале смех.
И, что бы он ни сказал, всё кажется смешно, хотя он не думал никого смешить и очень редко улыбался.
Так и на войне с ним повелось.
Прилетели лётчики из первого воздушного боя, стали докладывать, кто что сбил.
Один сбил «юнкерс», другой — «мессершмитт».
— А я сбил колбасу! — докладывает Кочмала.
Ну, и все, конечно, смеются. А что тут смешного? Ведь каждый знает, что «колбасой» называется привязной аэростат, с которого наблюдают за полем боя, и сбить его не так просто: аэростат охраняют и зенитки и истребители.
Стали Кочмалу к ордену представлять, а лётчики шутят:
— За колбасу!
Даже когда он докладывал командиру сведения воздушной разведки, и тут ждали от него чего-нибудь смешного.