Иван Тигров (рассказы)
Шрифт:
— Да так… Чересчур сильно я напугался…
Тут все так и грохнули. Даже командир рассмеялся:
— Ну, Бобров, если с испугу так действуете, что же будет, когда вы расхрабритесь?
Оглядел командир весёлые лица солдат и, очень довольный, что в роту пришёл новый хороший боец, добавил, нахмурившись для строгости:
— Шутки над новичками отставить! Ясно?
Красная рябина
Трое суток неумолкаемо грохотал бой на краю Брянского леса. От деревни Кочки рукой
— Рус, выходи! Шнель!
Они гнали старого и малого на поле боя — собирать оружие и хоронить убитых.
Вместе с Арсением Казариным, колхозным конюхом, оставшимся теперь без коней, пошёл и его внучек, сирота Алёша.
Они плелись позади всех, бородатый дед и босоногий мальчишка, тащивший на плече сразу две лопаты.
Когда Алёша увидел наших убитых солдат, он заплакал. Лицо, залитое слезами, сморщилось так, что все веснушки слились в одну.
— Молчи, — сказал дед, — это война! Чем реветь, посчитай-ка лучше, сколько фашистов наши постреляли! Недаром же наши полегли… Вечная им слава!
И дед стал хоронить убитых прямо в окопах, где застигла их смерть. Оружие немцы приказывали стаскивать к большим грузовикам:
— Аллес, аллес, давай, давай!
Дед сердито кряхтел, еле двигаясь под грузом автоматов и ящиков со снарядами.
— Больно жадные! — ругался он, возвращаясь на поле боя. — Смотрите не подавитесь…
Потом он куда-то исчез. Алёша не сразу увидел его. Дед волочил за собой противотанковую пушку. Затащив её в блиндаж под рябиновым деревцем, он стал ловко закапывать её в одну братскую могилу с нашими артиллеристами.
— Дед, ты это зачем? — удивился Алёша.
— Так надо! — прикрикнул на него дед и, оглянувшись, зачерпнул солдатской каской масло, натёкшее из подбитого танка, словно чёрная кровь.
Он напитал маслом шинель и прикрыл ею затвор пушки.
— Теперь не заржавеет!
Почесав зудевшие цыпки на ногах, Алёша стал быстро закапывать клад, нажимая на лопату так, что у него заболели пятки. Он уже догадался, что задумал дед. А дед подкладывал в яму один ящик снарядов за другим: сгодятся!
— Заприметь место, — сказал дед, вытерев пот рукавом.
— Оно и будет приметное, — ответил Алёша. — Видишь: все корни рябине пообрубили. Засохнет рябина-то.
— Ага, значит, под сухой рябиной! Запомним.
Дед посмотрел на немцев, которые расхаживали по полю с засученными рукавами и так увлеклись, выворачивая карманы убитых, что ничего не заметили. Он усмехнулся:
— Постойте, вас ещё жареный петух в макушку не клевал!
Алёша не понял задорных дедовских слов.
— А знаешь, дедушка, — сказал он, — немцы говорят, Гитлер уже в Москву вошёл.
— Хотел с Москвы сапоги снести, а не знал, как от Москвы ноги унести.
— Это кто, дедушка?
— Да всякий, кто бы к нам ни совался. Я сам таковских бивал.
Алёша
— Это когда же ты успел, дедушка?
— А в восемнадцатом году. Японцы лезли с Тихого океана, англичане — со студёного моря, французы — с моря Чёрного. Всех и не сочтёшь! А немец так же вот, как теперь, от заката солнца шёл. Тоже вначале потеснили они наши части, а как поднялась вся наша сила, ну и вымели мы их, как помелом.
— И ты сам их бил, дедушка? Дед крепко зажал заступ в руках.
— Всяких бивать приходилось. Один раз такое было диво на Архангельском фронте — сейчас помнится. Видим: идут на нас по болотам солдаты в юбках. Юбки клетчатые, коленки голые, ботинки жёлтые — ну, чисто бабы какие на нас ополчились. Ружья держат на бедре и сами трубки курят. Нам даже смешно стало. А потом как ударили мы и в лоб и с флангов — ни одного не упустили. Которых побили, а нескольких в плен взяли. Вот собрали мы их и спрашиваем: «Кто вас послал, юбошников? Чьи вы такие?» — «А мы, говорят, английского короля шотландские стрелки». — «Ах, вы — английского короля! Ладно». Поснимали мы с них юбки и прогнали обратно. Да и наказали с ними английскому королю: «Юбки понравились, присылайте ещё!»
Мальчик засмеялся: вот он у него какой, дед! А дед ещё раз поглядел на фашистов и сплюнул:
— Ишь, засученные рукава! Постойте, штаны засучивать не пришлось бы!
Уходя, Алёша и дед оборачивались, долго ещё глядели на рельсовый путь, пролегающий невдалеке, на взорванный мост через речку Купавку, на холмик под рябиновым деревцем.
…Дважды зима покрывала белым снегом могилы первых героев войны. Дважды на них зацветали весенние цветы. Оживало и рябиновое деревце. Оно не погибло, подсохли только некоторые ветви.
Алёша часто приходил к нему. И, усевшись на холмик под деревцем, мечтал о том времени, когда можно будет откопать клад, скрытый под ним от врагов.
Обнищал народ, истомился под властью жестоких захватчиков. Терпенья нет.
Стиснув зубы бродил по деревням с сумой через плечо дедушка Арсений, собирал милостыню, чтобы прокормить себя и внука. И возвращался всегда хмурым, печальным:
— Крепись, Алёша, — говорил он, — худо живут люди, у самих есть нечего, вот погрызём сухую корочку — и на том спасибо!
Но однажды пришёл он весёлый, вместо сухой корки добрую весть принёс:
— Весенний гром гремит, вражьей силе капут сулит! Собирайся, пойдём послушаем.
В Брянских лесах не раз гремели выстрелы, с грохотом срывались под откос поезда, взорванные партизанами. Но такого грома ещё не слыхали в деревне Кочки. Он был в сто раз сильнее того, что бушевал тогда, летом 1941 года.
— Пора, — сказал дед, — идёт наша главная сила!
Алёша, как на праздник, надел свой лучший пиджак и, взяв на плечи две лопаты, ушёл вместе с дедом в лес.