Ивановская горка. Роман о московском холме
Шрифт:
— Отсюда его и унесли, — добавил Кат, вынув ключи, и отворил боковую дверцу с прописанной на ней мелом во множестве обиходной похабщиной, скорей по привычке, чем из особой нужды нанесённой вездесущими срамословцами.
Кат быстро скрылся во внутреннем мраке, а Ваня-Володя, застряв неожиданно позади него в узеньком ходу, вдруг спотыкнулся в потёмках об те же как будто самые отрубленные бронзовые ручищи; охнул, нагнулся и мигом налетел лбом на каменного безрукого исполина в седле, потом отпрянул вбок и, схватясь там в ужасе за холодную гладкую лошадиную морду, совершенно закостенел, — но тут наконец Кат зажёг в дальней клетушке свет, и Ваня-Володя понял, что очутился
— Ты что ж это, тоже художеством балуешься? — попытал он хозяина, когда сумел благополучно миновать ненароком ожившие кумиры.
— Не совсем. Просто домик сдается внаём разом нескольким ваятелям, а я уже поднанимаю у одного из них себе светёлку для скромных ночных досугов. В этом вот смысле я тоже, пожалуй, художник, — замысловато обмолвился тот, добавивши повелительно: — Только завали на всякий пожарный случай ход этим жалким подобием камня...
11
Ваня-Володя понял его верно и плотно притворил за собою двери. Отсек, занимавшийся Катом, совершенно разнился видом с тою его книгоношеской комнатою, в какой был прописан Ванин квартирный сосед. Здесь всё было подчёркнуто, нарочито выпустошено, содержание скудного жилища составляли лишь пара стульев, круглая ореховая столешница верхом на табурете да единственная книжная полка с томами, не стоявшими, как положено, строем, а положенными внакат и, следовательно, постоянно находящимися в пользовании. Кроме них, на стене помещалась увеличенная цветная олеография с изображением бородатого мужика, сильно смахивающего на Христа, за той главной, впрочем, отменою, что вместо выражения скорби лицо его чрезвычайно хитро ухмылялось. Помянув же про Катову собственную всегдашнюю приподнятую улыбчивость, Ваня-Володя заметил, что и все вещи тут как-то своеобычно скалятся, создавая целое смеховое поле вокруг хозяина.
— Кто таков? — не обретя под картинкою никакой подписи, тыкнул он в этого антихриста указательным пальцем.
— Прародитель...
— ?!
— Долгая песня. Чтобы понять, нужно перелопатить все эти нелёгкие пособия сзаду и наперёд, — указал он на заветную библиотечку. Подойдя вплотную, Ваня-Володя с возрастающим недоумением обнаружил среди глухих без надписи корешков и не ведомых ему вовсе наименований грубо переплетённую папку под единственно зиаемым, да и то с утрешних всего пор, именем «И. КАИН».
Прочтя его, он слегка вздрогнул, что, конечно, не укрылось от пронзительно следившего за ним Ката.
— Что, не нравится? — заметил он.
— Слушай, вот странно: я про этого самого... чего только сегодня не наслушался?
— Это откуда же, прошу прощеньица?
— Да экскурсия возле дома бродила ,— отмахнулся Ваня-Володя, замурыженный всей этой свистопляской, которая как будто обложила его со всех концов: куда ни ткни, везде лезет всё тот же Каин и уж непременно ещё Иван, чтобы назло досадительно укорить его неладным тем тёзкою.
Кат несколько поднасупился, но быстро восстановил довольство на пухлых вишнёвых губах и полюбопытствовал:
— Ну-с, и к чему же они пришли в итоге?
— Известное дело: сослали молодца на Балтику каторжником — и вся недолга!
— Тю-ю,— удовлетворенно протянул Катасоиов, — это ж ведь вовсе не тот конец. Вернее, — добавил он торопливо, приметив, что Ване-Володе опостылели уже вусмерть чужие невзгоды, — вообще не конец, а скорей концы в воду. Причём выяснить правду сполна тут отнюдь не безполезно лично тебе, поверь. Оцени только сперва сию штуку...
Он вылущил из папки сложенный вчетверо лист, любовно раздвинул
Глава седьмая
РАДЕТЕЛЬ
1
— О страшный суд!
надо брать дело в рассуд;
а я принес гостинчик всем поровну:
чтобы лепостию не занимались,
а истинному отцу с чистотою поклонялись.
Ибо хочет истинный ваш отец на сырой земли раскатиться
и до всех своих детушек умилиться;
хочет благовестить
и всех своих детушек навестить;
в Успенский колокол зазвонить
и всех своих детушек к себе заманить.
И этому делу не миновать,
чтоб отцу-искупителю стали честь отдавать;
хотя и начали все пировать,
но придёт время, будут головушки свои преклонять;
так и станем грех из себя выгонять,
к отцу припадать,
а лености не потакать.
Пора, любезные детушки, мне, спасителю, работать,
души свои спасать,
пустые дела бросать
и на грех не поступать,
а одну Сионскую гору полюбить.
Я свидетельствую не сам собою и пишу не для славы:
слава моя на кресте, и дом мой темница —
я в ней жил,
не тужил,
отца своего слушал
и малинку его кушал.
А ныне я пришёл на старых пророков:
у них благодать была по пояс,
а я принёс новую и облёк
с головы до ног.
И вся земля мне поклонится,
а вы, любезные детушки, извольте на белых коней садиться
и со мною Господом вашим водиться,
духом моим сладиться,
душою же с телом соединиться,
тем и будете со мною на небе веселиться.
О любезные мои детушки, помните всегда Вышнего
и не кушайте хлеба лишнего:
вы — люде Израильтяне,
а потому и должны быть душам своим хранители.
А про меня пророки вам вестили,