Июнь 1941-го. 10 дней из жизни И. В. Сталина
Шрифт:
Между прочим, приведенные Э. Радзинским в его двухтомнике «Сталин. Жизнь и смерть» выдержки из рукописи Я. Чадаева косвенно подтверждают версию В. М. Жухрая, что Сталин прибыл в Кремль утром 22 июня тяжело больным: «На рассвете у Сталина были собраны члены Политбюро плюс Тимошенко и Жуков. Докладывал Тимошенко: «Нападение немцев следует считать свершившимся фактом, противник разбомбил основные аэродромы, порты, крупные железнодорожные узлы связи…». Затем Сталин начал говорить, говорил медленно, подыскивая слова, иногда голос прерывала спазма»{12}. На тяжелое физическое состояние
Короче говоря, усматривались явные признаки тяжелобольного человека.
В своих мемуарах Я. Чадаев подробно описывает ситуацию, связанную с отсутствием Сталина в Кремле в течение трех дней, 28, 29 и 30 июня. Действительно в Журнале регистрации посетителей записи за 29 и 30 июня отсутствуют, хотя 28 июня Сталин принимал посетителей с 19 часов 35 минут до 00 часов 50 минут.
По крайней мере, в журнале имеется запись о приеме 21 человека. Чтобы продемонстрировать, как Э. Радзинский с ловкостью опытного фокусника сумел использовать этот пробел в Журнале регистрации посетителей, Придется привести довольно обширные цитаты из мемуаров Я. Чадаева: «Утром 27 июня члены Политбюро, как обычно, собрались у Сталина. После окончания заседания… я вышел из кабинета и увидел в окно, как Сталин, Молотов и Берия садились в машину. Чуть помедлив, Поскребышев сказал: «Видно, уже немцы взяли Минск». Вскоре позвонил правительственный телефон, и Поскребышев пояснил, что звонил Власик — начальник охраны Сталина — и сообщил, что Хозяин, а также Маленков, Молотов и Берия находятся в наркомате обороны. Потом мне рассказывал Ватутин, что их появление… было встречено с большим недоумением. Работники наркомана, увидев Сталина, останавливались в настороженном оцепенении, не в силах постигнуть — наяву ли они видят Вождя…
Войдя в кабинет Тимошенко, Сталин тут же сообщил, что они прибыли для ознакомления на месте с поступающими сообщениями с фронтов и выработки дополнительных мер…
Сталин молча стоял у оперативной карты, и было видно, что он сдерживает гнев и бешенство. По знаку Тимошенко в кабинете остались Жуков и Ватутин.
— Ну что там под Минском? Положение не стабилизировалось?
— Я еще не готов докладывать.
— Вы обязаны постоянно видеть все как на ладони и держать нас в курсе событий, сейчас вы просто боитесь сообщать нам правду.
Жуков, еще будучи до приезда Сталина во взвинченном состоянии, вспылил:
— Товарищ Сталин, разрешите нам продолжать работу.
— Может, мы вам мешаем? — вклинился Берия.
— Вы знаете, — раздраженно произнес Жуков, — обстановка на фронтах критическая, командующие ждут от наркомата указаний, и потому лучше, если мы сделаем это сами — Наркомат и Генштаб».
Дальше последовала открытая перепалка.
Берия «запальчиво»:
— Указания можем дать и мы.
Жуков:
— Если сумеете — дайте.
— Если партия поручит — дадим, — сказал Берия.
— Это если поручит, — не меняя резкости тона, ответил Жуков, — а пока дело поручено нам.
Наступила пауза. Жуков подошел к Сталину:
— Извините
Сталин посмотрел на Тимошенко.
— Товарищ Сталин, мы обязаны сейчас в первую очередь думать, как помочь фронтам, а потом уже вас информировать, — сказал Тимошенко.
— Вы делаете грубую ошибку, отделяя себя от нас… О помощи фронтам надо думать вместе, — ответил Сталин. Затем обвел удручающим взглядом членов Политбюро и сказал:
— Действительно, пускай они сами сначала разберутся, поедемте, товарищи.
И затем вышел из кабинета.
Выходя из наркомата обороны, он в сердцах бросил: «Ленин создал наше государство, а мы его просрали»…
…Во второй половине дня 27 июня я зашел к Поскребышеву. Позвонил правительственный телефон, Поскребышев ответил:
— Товарища Сталина нет, и не знаю, когда он будет.
— Позвонить что ли на дачу? — спросил вошедший заместитель наркома обороны Лев Мехлис.
— Позвоните, — сказал Поскребышев.
Мехлис привычно набрал по вертушке номер Ближней дачи и ждал полминуты. Но никто не ответил.
— Непонятно, — сказал Поскребышев. — Может быть, выехал сюда, но тогда мне позвонили бы из охраны.
Подождали еще несколько минут. Поняв, что ждать не стоит, пошли к Молотову. В это время позвонил телефон, и Молотов кому-то ответил, что не знает, будет ли Сталин в Кремле…
На следующий день я пришел в приемную Сталина. Но Сталин не приехал. У всех было недоумение — что случилось?
На другой день я опять отправился в приемную подписывать бумаги. И Поскребышев мне сказал сразу и определенно:
— Товарища Сталина нет и едва ли будет.
— Может быть, он выехал на фронт?
— Ну что же ты меня терзаешь! Сказал: нет и не будет…
…Вечером я вновь зашел с бумагами к Поскребышеву — и вновь. Сталин не появился. У меня скопилось много бумаг, и поскольку первым заместителем был Вознесенский, я попросил его подписать. Вознесенский позвонил Молотову, потом долго слушал его и, положив трубку, сказал:
— Молотов просил обождать один день и просит членов Политбюро собраться у него через два часа. Так что пусть эти документы побудут у вас…
Вознесенский поднял трубку вертушки, ждал минуту и сказал:
— Никто на даче не отвечает. Непонятно, видно, что-то случилось с ним в такой тяжелый момент».
И опять поздно вечером Чадаев идет в приемную Сталина.
«— Хозяина нет и сегодня не будет, — сказал Поскребышев.
— И вчера его не было?..
— Да, и вчера его не было, — с некоторой иронией произнес Поскребышев…
Я предположил, что Сталин заболел, но спросить не решился.
И вот он не приехал… Ближайшее окружение было встревожено, если не сказать больше. Мы все тогда знали: проходило немного времени, чтобы тот или иной работник не был к нему приглашен. А теперь телефоны молчат, известно только одно: он на Ближней даче, но никто не решается поехать к нему. В эти дни его уединения у Молотова собрались члены Политбюро и стали решать, как быть? По сообщению обслуживающего персонала дачи, Сталин был жив, здоров. Но отключился от всех, никого не принимает, не подходит к телефонным аппаратам. Члены Политбюро единодушно решили: ехать всем»{14}.