Из ада с любовью
Шрифт:
Маклин поморщился – то ли от слов доктора, то ли от призывов полиции.
– Я доложу мистеру Си, в чьей компании вы проводите уик-энд, Аллен, – сказал он и, развернувшись на пятках, направился в сторону жалкой ветеранской баррикады.
– И еще директору Бейнсу, – крикнул Тони ему вслед. – Ему тоже будет интересно.
Кира показала язык в спину Маклину и тихонько проворчала:
– Лысый – сядь пописай…
С чего она взяла, что Маклин лысый?
Доктор собирался к нему присоединиться, развернул моноциклет, но приостановился и оглянулся.
– Бейнсу… Это не тому
– Я не знаю. Вполне возможно, – пожал плечами Тони.
– Я знал, что он далеко пойдет, – кивнул доктор. – Мой друг когда-то сложил о нем высокое мнение.
Он замешкался, сунул «живую» руку в карман и извлек из него маленькую шоколадку в сверкающей обертке.
– Мисс О’Нейл, не сочтите за навязчивость мой скромный гостинец… – Доктор подал шоколадку Кире.
Кира протянула руку робко и медленно, а потом слишком поспешно выдернула лакомство из рук доктора. И снова сделала неуклюжий книксен.
– Пасибочки, сэр.
Доктор, наверное, улыбнулся (во всяком случае, глаза его выражали именно улыбку) – и направился вслед за Маклином.
– А он милый, этот твой док, – сказала Кира на обратном пути, откусывая кусок шоколада.
– Да ну? – обиженно спросил Тони.
– Ты чё? Ты обиделся, что ли? Ваще, да? – Она покрутила пальцем у виска. – Он жа это… с печки бряк…
– Чего?
– Мертвяк! И старый к тому ж.
Тони насторожился:
– А с чего ты взяла, что он мертвяк?
– А то не видно! – хмыкнула Кира. – Я знаешь как шиколадку брать дрейфила? Но он же ж по-доброму, правда?
– Нет, ты мне объясни: по чему тебе видно, что он мертвяк?
– Ну… Я не знаю. Просто: видно и все. И второй тож… с печки. Он чё, твой босс?
– Нет. Помнишь, я рассказывал тебе историю про пеструю ленту?
– Дык! Еще ба! Я три ночи не спала! – Она засмеялась.
– Ее доктор Уотсон написал.
– В рот конпот! Правда, что ли?
– Ты потом внукам будешь рассказывать, как он угощал тебя шоколадкой, – так что сохрани обертку на память.
– А чё? Можно. – Кира откусила еще кусочек. – Слушай, но ведь твой этот Ватсон, он по-доброму жа, да?
– В смысле?
– Ну, если б там трупный яд был, на шиколадке… Он ба не дал ведь, правда жа?
– Никакого трупного яда у мертвых нет, можешь не опасаться. И конечно, он по-доброму. – Тони ее вовсе не передразнивал, просто случайно поймал себя на том, как безграмотная речь заразительна. – То есть угостил тебя от всего сердца.
Небольшой поворот Кейбл-стрит не позволял участникам марша издали увидеть баррикаду, но и с баррикады приближение чернорубашечников было только слышно – в первую очередь нарочито громкий цокот железных копыт полицейских механоконей, который не заглушили выкрики и свист из окон.
К этому времени у баррикады собралось немало противников марша – и они всё прибывали и прибывали, стекались с прилегающих улочек, отступали со стороны Шадуэлла и спешили с Туэр-Хилл.
Не все отступавшие старались встать позади баррикады, многие выстраивались перед ней вдоль домов, и Кира тоже
Вряд ли ветеранов вдохновили аргументы коммунистов – скорей, решающую роль сыграла разношерстность собравшихся: от джентльменов до мусорщиков-моро, от добропорядочных обывателей до экстремистов ИРА, от врачей и учителей до ювелиров и лавочников. И ветераны строем, печатая шаг, прошагали до баррикады – толпа расступилась не столько из уважения, сколько с опаской. Выглядели их ряды в самом деле устрашающе, хотя ветераны были нарочито безоружны.
Чем громче звенели копыта механоконей, тем уверенней становился недовольный рокот толпы. И когда из-за поворота появились конные полицейские, этот разрозненный, невнятный рокот обратился вдруг грохочущим «?No pasaran!». И обыватели, и «белые воротнички», и даже ветераны вскидывали вверх кулаки наравне с коммунистами и скандировали «Они не пройдут» – угроза в этих словах остановила бы и танковую дивизию.
Тони телом чувствовал лившиеся из толпы волны силы, они катились вперед будто горящие бревна, плескались между домов, возвращались обратно к толпе, заряжая ее новой энергией. И заметил, как его самого охватывает эта небывалая сила, смешанная с восторгом и полной уверенностью, и вскидывал сжатый кулак, и тоже кричал «?No pasaran!».
Чуть впереди над домами опять зависла полицейская авиетка, но за грохотом голосов призывов полиции никто не услышал.
Механокони отличались от танков, конечно, но впечатление производили еще более жуткое, из-за сходства не столько с живыми, сколько с мертвыми лошадьми, – верней, их скелетами. А пар из ноздрей делал их похожими еще и на огнедышащих драконов. И какой бы тяжелой живая лошадь ни была, механоконь весил в несколько раз больше. Казался неуязвимым. Ряды конных полицейских не кончались, за ними не видно было виновников торжества – чернорубашечников.
Полицейские не дошли до баррикады – остановились шагах в ста от нее. И сразу стал слышен звон копыт на соседних улицах – протестующих окружали с трех сторон, оставляя им только одно направление для отступления, к Тауэр-Хилл.
Понятно, сперва полиция призывала людей разойтись, но довольно быстро перешла в наступление. Надо отдать должное стражам порядка: сунуться в столь радикально настроенную толпу осмелится не каждый, а дубинка – не оружие против булыжника. Но вот механокони… И правильней было бы отступить под прикрытие баррикады, но разве для этого Кира полезла вперед, чтобы немедленно спрятаться? Разумеется, нет, – ей, в отличие от Тони, хотелось подвигов и славы.
Полицейских пытались стаскивать с механоконей (и иногда это даже удавалось), но вскоре перешли к более серьезным действиям – наваливались на механоконя гуртом и опрокидывали его на мостовую. И хотя тактика имела успех, последствия были гораздо более серьезными: механоконь не мог подняться (как и полицейский под ним) и размахивал железными копытами в воздухе, грозя если не убить одним ударом подошедшего слишком близко, то покалечить точно. В случившейся перед баррикадой давке ничего не стоило попасть под удары копыт.