Из Астраханской губернии
Шрифт:
— Извините…
— Ничего-съ!.. Пришли полобопытствовать на берегъ? На вашъ Бузанъ полюбоваться?
— Да… пошелъ погулять.
Мы разговорились.
— Скажите, какъ васъ зовутъ? спросилъ я, посл долгихъ съ нимъ толковъ обо всякой всячин.
— Меня зовутъ Александромъ Каспаровичемъ, отвчалъ онъ съ достоинствомъ.
— А мн послышалось, что васъ ваши товарищи одни называли Каспарычемъ, а другіе Петровичемъ.
— Это отъ ихъ самой необразованности! отвтилъ Петровичъ-Каспарычъ, снисходительно улыбаясь.
— Какъ отъ необразованности?
—
— Скажите, пожалуйста.
— Изволите видть: мой отецъ Каспаръ Богданычъ — нмецъ; только онъ съ моей родительницей не былъ перевнчанъ законнымъ бракомъ, родительница моя была замужемъ за простымъ мужикомъ; вотъ по этому мужу я Петровичъ!.. А я до подлинности знаю, что я Каспарычъ.
— Почему же вы это знаете? Мать, что ли, вамъ это говорила?
— Экой вы!..
— Что?
— Разв мать станетъ это сыну говорить?.. Вс говорятъ, что на ту пору мать съ Каспаромъ Богданычемъ гуляла!.. Стало, я по настоящему, по самому длу и выхожу Каспарычъ… Какой я Петровичъ?!..
Въ другой разъ мн случилось слышать подобную штуку въ трактир отъ 16–17 лтняго мальчика.
Въ Красномъ Яру два трактира; въ одномъ даже есть комната чистая, въ которой можно остановиться и прозжающему, и бильярдъ есть; а другой, тотъ же кабакъ, гд, кром водки, ничего нельзя получить. Такъ въ трактиръ-кабакъ я и зашелъ. Черноглазый, черноволосый красивый мальчикъ подалъ мн водки.
— Какой ты молодчина! сказалъ я ему.
— Наше дло такое.
— Ты изъ русскихъ?
— Только одна слава, что изъ русскихъ; а по настоящему, какъ есть армянинъ.
— Это какъ?
— Меня матушка съ армяниномъ прижила: какой-же я русскій?!..
— Мать тоже армянка?
— Мать, нтъ! та русская.
— Она замужемъ была за армяниномъ?
— Нтъ!.. Какое замужемъ; такъ жила!..
Желаніе ли показаться не русскими, заставило этихъ людей отказаться отъ законныхъ отцовъ, или что другое — я не знаю.
Верстахъ въ 4–5 отъ Твери тысячу лтъ живетъ корела: отчего мы ея не обрусили? отчего русскіе въ Якутской области не обрусили якутовъ, а и сами объякутились? Гончаровъ разсказываетъ же, что у русскаго, живущаго у якута, дти не умютъ говорить по-русски, а понимаютъ только по-якутски; отчего это?
Сталъ я шляться по садамъ, кабакамъ; въ садахъ нельзя сказать, чтобы работа была трудна: подставятъ лстницу къ дереву и давитъ-себ помаленьку на листьяхъ червя; это длается какъ-то не спша и до нельзя апатически; чрезъ нсколько минутъ останавливаются, разговариваютъ; потомъ чай пьютъ, потомъ кофе; потомъ обдаютъ, потомъ… а между этими потомъ работаютъ. Какъ говорятъ про патріарха Филарета Никитича: что онъ зналъ науку, какъ управлять царствомъ, да отчасти уразумлъ и священное писаніе, такъ же можно сказать, что краснояры пьютъ, дятъ, отдыхаютъ и отчасти работаютъ. Червя давить нетрудно; а завязать лошади глаза, запрячь ее въ чигирь — минутное дло; потомъ лошадь сама знаетъ, что ей надо ходить:
Въ кабакахъ тоже дятельности мало: кабаковъ много, а покупщиковъ мало.
— Чмъ жить? говорилъ мн шинкарь, бывшій морякъ, то-есть ходившій въ море за рыбой и, но рдкость здсь — русскій.
— Торгуете, отвчалъ я.
— Какая торговля?..
— Зачмъ же столько кабаковъ открыто: не было бы продажи, не открывали бы столько кабаковъ.
— Надо же чмъ-нибудь жить.
— Невыгодно держать кабакъ, занялись бы какимъ другимъ дломъ.
— Какое выгодно?.. Поврите ли вы моей совсти: въ эту недли на три монета не продалъ.
— Вы сами хозяинъ?
— Нтъ, отъ хозяина.
— Сколько вы получаете?
— Бездлицу!.. Семь рублей въ мсяцъ.
— Семь рублей?
— Водку беремъ отъ хозяина по три рубля, по два рубля восемь гривенъ. Сами продаемъ распивочно двадцать-пять копекъ полштофъ; ну, такъ нельзя же налить совсмъ полную… Солдаты сами черпаютъ изъ ведра, да и то остается лишекъ…. Ведро все-таки обойдется покупателю рублей въ шесть.
— Стало быть, можно еще жить, сказалъ я; — когда вы получаете отъ хозяина семь рублей, да еще и барышъ отъ водки есть.
— Чмъ же тутъ жить?.. Вдь мы, краснояры, и къ чаю, и къ кофею люди привычные… за обдъ тоже безъ калачика никто не садится, проговорилъ онъ, усмхаясь.
— Ищите другой работы, коли, какъ вы сами говорите, кабакъ держать находите для себя не совсмъ выгоднымъ, ежели неубыточнымъ.
— Это время!..
— Какъ время??
— Теперь такое время! Это время для васъ самое тяжелое, и вы посмотрите, какъ краснояры зашумятъ посл пятнадцатаго мая!..
— Отчего вы ждете пятнадцатое мая?
— Съ пятнадцатаго мая по пятнадцатое іюня ловъ запрещенъ по ркамъ, вс ловцы и прибгаютъ въ городъ, а такъ и моряки подвалятъ.
— Морякамъ какая нужда до пятнадцатаго мая: запрещенъ ловъ только въ ркахъ…
— Морякамъ тоже посл пятнадцатаго мая скоро конецъ приходитъ.
— Какъ конецъ?
— А такъ, станутъ жары: вода въ мор бываетъ такая соленая, все равно, что купоросъ… На припасы нападаетъ чума — ту чуму ничмъ не ототрешь.
— Какая чума?
— А такъ, черная такая слизь, — ничмъ ты ее не ототрешь; возьмешь въ руки какой припасъ — такъ онъ весь и ползетъ: просто бросить надо.
— Поэтому моряки и съзжаются въ городъ посл пятнадцатаго мая непремнно?
— Посл пятнадцатаго, а то посл двадцатаго, двадцать пятаго выходятъ изъ моря; а сюда приходятъ, кто далеко стоитъ, недли черезъ дв.
— Тогда и торговля ваша лучше войдетъ? спросилъ и шинкаря.
— Тогда такая гульня пойдетъ!.. Всю ночь напролетъ гуляютъ, по улицамъ ходятъ, псни поютъ!..
На берегу та же жертвенность: нсколько судовъ разныхъ наименованій стоятъ на берегу; нсколько лодокъ привязано у берега; а нкоторыя, только сдвинуты переднею частью на берегъ; народу же — будто Мамай прошелъ… Нигд ни души.