Из бранных книг (рассказы)
Шрифт:
– В саркофаге внизу - это тот, которого убили?
– Нет, нет, нет, нет и еще раз нет, что вы! Внизу в саркофаге как раз тот, кто его убил. А кого убили, у нас даже портрета нету. Правда, я могу вам его показать.
– Он прислонился к обшарпанной стене, приглашая меня закрыть его полами пиджака. Достал мягкий, подстать своим перчаткам, бумажник, вынул оттуда сложенную в восемь раз фотографию с облупившимся эмульсионным слоем, и, сунув мне ее на секунду под нос, прошептал: Смотрите, но только быстро.
Я не успел ничего
– Ну так вот, а потом началась демократия. Каждый жил в свое удовольствие, за дом не платил, конечно, его не ремонтировал.
– А что, жильцы этого дома промышляют только нищенством?
– спросил я наивно.
– Сейчас уже да. Это идеология нашего хозяина.
– А сколько их было всего - хозяев?
– спросил я, вспоминая, что бюстов у входа я видел довольно много.
– Сейчас этого уже никто не помнит, - сказал чернобородый.
– Шесть или семь.
– Вот как?
– удивился я.
– Ну...
– замялся он, - в одних учебниках истории их пять, в других семь, какое это имеет значение!
– Их дом с тех пор не перестраивался?
– Что вы, - сказал чернобородый, - это строжайше запрещено правилами внутреннего распорядка. Даже одно упоминание об этом грозит строгим наказанием.
– А вы сами как думаете, сколько их было?
– спросил я, настойчиво возвращаясь к предыдущему вопросу.
– Пять или семь?
– Я при исполнении, - замялся чернобородый. И я не стал больше настаивать.
– А чем занимаются жители этого дома?
– Ну, всем тем же, что и жители других: родят детей, едят, пьют, смотрят телевизор, который им показывают по специальному каналу, потому что они никогда не выходят из дому и общение с внешним миром может на них пагубно отразиться.
– А вы общаетесь с внешним миром?
– спросил я.
– Конечно, - самодовольно ответил чернобородый.
– Я же совсем другое дело.
Но в чем это дело, не пояснил.
– А где же работают жильцы? Основное их дело в чем?
– А кто где. Но с обязательным условием - не покидать пределов строения.
– Что же, они изготавливают нечто такое, что потом обменивают на...
– Да. Дело все в том, что нашего дома на этой площади все боятся. Попробуй не обменять кусок плохо отесанного бревна или старую паклю на что-то стоящее под угрозой оружия.
Да, - согласился я, - под угрозой оружия я и сам бы наверное, отдал вам, да не за паклю, а просто так, все, что у меня есть.
– Но вы меня немножко перебили... А впрочем, как хотите, можете задавать вопросы.
Естественный вопрос возник у меня сам собой.
– И что, никто не вздумал изменить форму своего существования?
– Почему же, были и такие, - сказал провожатый.
– Вот кельнер, который вас обслуживал в кабачке, где мы познакомились, он тоже жил когда-то в нашем доме. Потом убежал, в него стреляли. Но не попали. Пытались притащить
– Но, по-моему, он неплохо себя чувствует в этом кафе, зачем же его тащить назад в дом?
Мой собеседник не удостоил меня ответом.
– Или взять девицу, - продолжал он, - которую вы тоже видели. С трубой, помните? Она ведь и стихи пишет. И такие, знаете ли, стихи. Сидела у нас в чулане несколько дней. Не знаю, как ей удалось из него выбраться.
– Но она тоже не жалуется теперь на свою жизнь, - настаивал я.
– Не жалуется, - согласился мой спутник.
– А может, и жалуется, не знаю. У нас, оттого что она сидела в чулане, ее все знали, а там она на своей трубе сыграет раз-другой, да и все. Кому такая свобода нужна!
– Значит, вы все-таки сами считаете, что в вашем доме со свободой не густо?
– Ну почему же! Сейчас, пожалуйста. Вот обратите внимание, - и он сделал жест рукой, приглашая меня осмотреть стены коридора, по которому мы шли, сплошь испещренные всякого рода надписями, явно направленными против сегодняшнего хозяина.
– А как сам к этому относится?
– А он их почти не видит, потому что редко бывает в доме. Он ходит по площади вместе со своей женой, размышляя, что бы еще перестроить в нашем доме.
– А что у вас вообще можно перестроить? У вас же очень мрачно, - сказал я.
– Конечно, но это стиль нашего здания, экзотика, если хотите. Заметьте, вы все-таки предпочли осмотреть наш дом, а не любой другой, имеющийся на этой площади.
– Да уж, - сказал я, вспоминая, что левый ботинок, носок, ну, конечно, и правый придется теперь выбросить.
Страшный крик в это мгновенье остановил меня. Но не моего собеседника.
– Что это?
– в испуге спросил я, хватая его за рукав.
– Не обращайте внимания, - сказал мой собеседник.
– Это семейная вражда. Раньше они делали это тихо, чтобы не мешать прошлому хозяину, он не любил шума, ну, а поскольку новому хозяину сейчас все равно, вот они и кричат.
– Может быть им нужна помощь?
– Никакая помощь им не нужна. Много лет назад две смежные комнаты были заняты двумя семьями. И вот уже долгие годы идет спор о том, кому принадлежит крошечный коридорчик между ними. И та и другая стороны находят все новые аргументы, чтобы оттяпать у соседей этот коридорчик, как будто он их спасет. Представители и той и другой семьи часто ловят нашего хозяина или его жену в коридоре за рукава и шепотом, конечно, предъявляют свои права на этот коридорчик. А хозяин и сам не знает, кому должны принадлежать эти несколько сантиметров, поэтому не любит здесь бывать. Вообще быть хозяином такого дома тяжело. А вот еще одна квартира, - продолжал провожатый, - из тех комнат. И не поверите, до чего дошло: восемь раз за неделю жильцы переставляли стены. И до того дошли, что и стены убрали, а поставили ширмы, чтобы удобнее было переставлять.