Из дневников и рабочих тетрадей
Шрифт:
26 февраля
Прошел месяц. С 9-го февраля я не курю. Бросил, потому что очень скверно стал себя чувствовать: сердцебиение, одышка. Чорт знает, разваливаюсь как старый чемодан... С тех пор не нахожу себе места. Работать – не работается. Настроение поганейшее. Надо переделывать сценарий и – глаза на него не глядят...
В Москве 24-го началось первенство мира по хоккею (правда, без США и Канады) – но даже это спортивное событие меня как-то не...
27 февраля
Становлюсь озлобленным и желчным.
Мелкими сухими крупицами падал снег. Он был похож на гомеопатические пилюльки.
Гомеопатический снег.
28 февраля
Весь этот месяц в Москве кипит предвыборная кампания. Я тоже, как обычно, принимаю участие: агитатор. Уже не первый год я занимаю эту высокую должность. Попались старые квартиры по Трубниковскому переулку, где я бывал раньше.
Нынче труднее. Все видят ненужность и фальшь этой свистопляски. Все играют. Какая-то гигантская всеобщая и, в общем, довольно скучная игра. Горят фонарики, устраиваются вечера, концерты,
В одной «моей» квартире – а квартиры у нас громадные, по двадцать пять, тридцать жильцов, живет некая семья Перовских. Русские интеллигенты старого покроя. Она зубной врач, он неизвестно кто. Оба уже старики, но бодрые. В комнатке у них старинная мебель, портрет хозяина в офицерском мундире, с усами...
Старик необычайно лебезит передо мной. Все время вставляет какие-то верноподданнические замечания. По-видимому, испуган давно и на всю жизнь. А меня он считает чем-то средним между дворником и сотрудником МГБ, словом – представителем Советской власти.
В общей кухне, где множество тесно стоящих, крохотных, отдельных столиков (у каждой семьи свой), где одновременно полыхает несколько газовых плит, и от этого нестерпимо жарко, я провожу свою работу: уточняю списки избирателей. Жильцы толпятся вокруг, подходят, уходят. Играют...
Мне надлежит уточнять у избирателей год рождения. Я задаю бестактные вопросы женщинам, причем это делается при всех. Я стараюсь держаться как можно свободней, маскируя свое ощущение бестактности и бессмысленности этих расспросов. Женщины, в общем, тоже мало смущаются.
Бессознательное ощущение «игры».
Запись того же дня.
Из жизни художников.
В большом доме на Верхней Масловке, известном под названием «дом художника», произошло чрезвычайное событие. Среди бела дня пропала картина: почти законченный, писанный сухой кистью портрет Ленина. Не бог весть какое произведение, но все ж таки неприятно. Все ж таки художники – а их было двое – трудились над холстом две недели и рассчитывали к ленинским дням пройти худсовет. Они уже долги сделали под эту картину. Планировали свою дальнейшую жизнь. Один уже шлялся по магазинам и присматривал себе пальто-реглан. Другой, заняв деньги, погасил задолженность по квартплате. Короче говоря, – они считали, что деньги у них в кармане.
И вдруг, придя утром в мастерскую, они обнаружили, что картина пропала. Надо сказать, что они опрометчиво оставили ее на ночь в общем коридоре, так как мастерская принадлежала одному старому художнику, члену МОСХа, а наши портретисты пользовались ею временно, Христа ради.
Пятидесятые были, пожалуй, самыми тяжкими годами в жизни Ю. В. Но всегда в дни печали он обращался к истории. В этой тетради интересны его комментарии к «Повести об азовском сидении». История казачества притягивала его неотвязно. Дело понятное: в его жилах текла и кровь донских казаков. Ему нравилось, когда после размолвки я в шутку цитировала строки «Повести об азовском сидении».
Вот эти: «...Согрубя вы такую грубость лютую, чего вы конца в нем дожидаетесь? Крепкие, жестокие казачьи сердца ваши!.. Раздробим всю плоть вашу разбойничию на крошки дробные!»
Сердце у Ю. В. было совсем не жестоким, но крепким в том смысле, какой вкладывали осадившие Азов турки: нравились Ю. В. слова из старинной «повести» и слогом, и, главное, тем, что напоминали о его причастности к племени людей своеобычных.
«О прегордые и лютые варвары! – отвечал он мне словами осажденных казаков. – Видели мы всех вас и до сех мест и про вас ведаем, силы и пыхи царя турского все знаем».
А в тетради Ю. В. записал об этой повести.
Сочинение это примечательно огромной изобретательностью в смысле обоюдной ругани – и турецкой в адрес казаков, и особенно казачьей в адрес турок. Ругательства и поношения на многих страницах.
Замечательно мужество казаков, которые в числе 5000 отстояли Азов против 300 000 турецко-ногайско-немецкого войска. И печален конец, когда изрубленные, оставшиеся в живых казаки умоляют царя Михаила Федоровича взять Азов в государеву вотчину... «А буде, государь, нас холопей своих далных, не пожалует, не велит у нас принять с рук наших Азова града – заплакав, нам его покинути».
О КАЗАЧЕСТВЕ
Казаки, по существу, остановили экспансию турок-татар на север, в Московию. Султан требовал у русского царя унять казаков, «свести их с Дона», а царь отвечал, что казаки ему не подвластны, «издавна воры, беглые холопы».
Царь накладывал опалу на казаков, отлучал от православной церкви, арестовывал казачьи посольства – все напрасно.
ВОЛЯ ОКАЗЫВАЛАСЬ СИЛЬНЕЕ ВСЕГО!
В 1637 году казаки с помощью запорожцев захватили Азов.
Казаки очень гордились своим особым положением в государстве. «Все земли нашему казачьему житью завидовали».
Как редко мы, размышляя о тех или иных фактах наших дней, видим корни этих фактов в далеком прошлом, в веках, истории. Мы возмущены выселением крымских татар, но не является ли эта мера естественным продолжением долгой семивековой борьбы?
Поэтическая повесть об Азовском сидении была написана в Москве кем-то из казачьего посольства – как считается в пользу признания царем Азова.
Вероятный автор – казак, войсковой дьяк Федор Иванов Порошин, в прошлом беглый холоп знаменитого вельможи Одоевского.
Однако царь решил отдать Азов туркам и есаула Федьку Порошина сослать в Сибирь.
Вот – величайшая историческая несправедливость!
В январе 1959 года Ю. В. отдыхал в Ялте, в Доме творчества писателей.
21 января
Зимняя Ялта прекрасна. Напоминает городишко из итальянских фильмов: старый, грязный, каменный, малолюдный, и – море. На кофейно-серых горах пятнами лежит снег. Темно-синее море, бледно-синее небо. По набережной гуляют люди, одеты по-разному: некоторые в пиджаках как летом, а иные в пальто и в меховых шапках.
В парке необыкновенно зеленеет всякая вечнозеленая флора. Пряный лекарственный запах лавра. Вечером становится холодно.
Вечером сидят в вестибюле
К. Г. Паустовский – старенький и простодушный. Его мучает астма, и все же он всегда весел, бодр, рассказывает смешные истории, и сам смеется анекдотам Казакевича.
Казакевич – специалист загадывать шарады. Он их придумывает мгновенно. Например: какое обращение к еврею является одновременно римским оратором? (цыц-арон)
Придумывает смешные фамилии: Голгофман.
Еврей выкрест: Пров Акатор.
Константин Георгиевич стал забывчив и рассеян. Старость не щадит никого.
27 января
Приехал Арбузов.
Вчера погода испортилась. Утром выпал снег. Он падал и таял. На горах снега много. Стало холодно.
Мне совершенно не работается. Какой-то кошмар! Я только жру, сплю, болтаю и толстею.
Летом Ю. В. был занят работой над первым вариантом романа «Утоление жажды». Сначала казалось, что это будет повесть. Осенью он опять поехал в Туркмению.
17 октября 1959 г
Для повести.
Надо ввести мир города. Множество поразительных судеб. У каждого человека, прожившего основательный кусок жизни, – есть нечто удивительное в судьбе.
Это надо увидеть.
Здесь будут:
Б. Кудрявцев – исколесивший Европу.
Женщина, потерявшая всех в землетрясении.
Журналист, заброшенный сюда как сухой лист...
Больные нефритом, неизлечимой болезнью, для которых жизнь в Туркмении – единственное спасение.
Геологи, на всю жизнь околдованные пустыней...
И действительно, далее вся тетрадь заполнена записями о судьбах самых разных людей: проектировщиков канала, строителей, пограничников, шоферов, работяг, знатных туркменов...
Например:
19 ноября
Небит-Даг. Посещение Сапар-Джана. Он начальник автобазы.
Богатый туркменский дом. Мебель, сделанная туркменскими мастерами. Множество ковров. Вся комната ими устлана. Кроме того, свернутые, они лежат на шкафах, на полках.
Посредине комнаты – тюфяк, постель. Сапар-Джан лежит, накрывшись одеялом, он простужен. Рядом с постелью, прямо на полу, стоит телефон. Это его постоянное место – на полу, рядом с постелью.
Мы пили чай, угощались пловом, чалом, мацони, пресным туркменским хлебом. Дешевые конфеты. Весь вечер приходили какие-то люди: средних лет, старики. Все относятся к С.-Д. необычайно почтительно. Он – нестарый человек, лет 45. Крупный, с большими руками, плечами. Лицо красивое, большие светлые глаза. Широкое, тигриное лицо. Мне думается, этот человек имеет какое-то влияние на окружающих. М. б. – религиозное, м. б. – национальное. Он номуд. Даже Анна разговаривает с ним уважительно. Его мать живет во дворе в кибитке. У него же – современный дом, с газом, с электричеством. Две дочери необыкновенной красоты.
Потом пришел старик Нурмамед Клычев – член партии с 1924 года. Основатель советской власти на Западе Туркмении. С 1933 года по 1946 год он пребывал на Колыме. Был там фельдшером. В 1949 его опять взяли – до 1954. Сейчас получает пенсию.
Ю. В. искал и находил книги о пустыне, собирал рассказы людей, побывавших там, в общем, был целиком в работе.
О ПУСТЫНЕ.
Все, кто пишет о пустынях, переоценивают умение кочевников ориентироваться в пустыне... Пишут, например, как проводник в песках определял направление по ящерице, пересыпанием песка и сбором веток кустарников. Возможность таким путем определять путь – сплошная чушь.
Кочевники любят во время остановок, сев на корточки, пересыпать из руки в руку песок – это забава, препровождение времени... «пасьянс» пустыни.
На кустарниках они часто оставляют тряпочки, указывающие путь. По звездам умеют ориентироваться только вожаки караванов.
У кочевников есть одно замечательное свойство – идти по прямой линии. Это очень трудно.
Известна гибель маленькой экспедиции из четырех человек – 2 ленинградских студента Чанов и Тихомиров, 1 узбек студент – Сулчангулов и проводник казах, в 1926-м году в Тургайской степи. Сбились с караванного пути и погибли. Спасся один Сулчангулов.
Крыши восточного типа – плоские. Они меньше накаливаются от солнца. Поэтому температура в таких городах гораздо ниже, чем в европейских городах.
Из истории. Петр Первый в 1716 году послал в Туркестан для исследования русла Аму-Дарьи, где предполагался золотой песок, и для привлечения на свою сторону Хивы и Бухары – военный отряд в 4 тысячи человек под начальством князя Бековича (родом кабардинца). Бекович и отряд его были убиты хивинцами.
Английский купец Джонсон в 16-м веке видел здесь (на месте теперешней пустыни Кара-Кум) Сарыкамыш и Узбой, наполненные водой. Вся долина была заселена людьми и имела культурный вид. У обрыва Усть-Урта расстилался огромный город Деу-Кескен.
Профессор Цинзерлинг – автор проекта орошения Кара-Кумов.
По пустыне лучше ходить ночью: «Когда силы велики, звезды высоки, вода недорога, а песок крепче».
О ЧАБАНАХ.
Чабаны по многу месяцев проводят в песках. Не видят женщин. А люди они часто молодые, живут на свежем воздухе, хорошо едят, жирно. Однажды поехал к чабанам один из руководителей области, взял с собой молодую медсестру. Приехали. Спрашивают: есть ли больные. Конечно, нет. Чабаны почти не болеют. Вечером ужинали, сидели вокруг костра, медсестра села по-туркменски, скрестив ноги. Чабаны так и впились глазами в ее ноги. Костер подживляют, разговаривают и – глядят...
Председатель говорит:
– Пора спать!
– Нет, – говорят чабаны. – Сиди еще.
И опять костер разжигают и смотрят на ноги медсестры. Наконец, один чабан не выдержал и говорит руководителю:
– Товарищ Ачилов, уезжай отсюда завтра утром! А то мы тебя убьем!
В воскресенье на Марыйском ипподроме я видел скачки чистокровных ахал-текинцев. Это удивительно стройные, изящные кони. В них есть какая-то хрупкость и благородство. Они хороши на короткие дистанции, но на длинных не выдерживают.
Рассказ «Афганец». О страсти, внезапной и сокрушительной, которая захватывает двух людей и ломает их жизни, их судьбы. Он инженер-гидротехник, приехал со стройки в южный городок. Он в командировке. Она – актриса, снимается здесь в московской картине. Живут в гостинице.