Из дневников и рабочих тетрадей
Шрифт:
И еще – событие. Приходила вдова Филиппа Кузьмича Миронова Надежда Васильевна Суетенкова.
Вот ее письмо.
25.08.65
Уважаемый Юрий Валентинович!
Мне почему-то кажется, что мои записи, которые я Вам читала – у Вас записаны на магнитофоне. Ошиблась я или нет? Очень бы хотелось об этом знать. Но дело, главное, в том, что там вкралось одно упущение, о котором я не могла Вам сообщить по телефону – это то, что у меня в примечании записано относительно письма, написанного Мироновым в тюрьме. Письмо было очень искренним и отвергало все доносы на него, но, к сожалению, потом, как выяснилось – письмо не дошло по назначению, а поэтому на него не было ответа и не оказана помощь. У меня же копию отобрали. Если записи у Вас есть – вставьте это примечание, если нет, то возьмите себе на заметку – м. б. когда-нибудь пригодится.
Я сейчас дополняю свои воспоминания и м. б. они когда-нибудь пригодятся, вот поэтому я и просила пока ничего не писать. Я помню, Вы мне предлагали написать о встрече Миронова, незабываемой встрече с т. Лениным, когда он приехал в Москву по вызову с Западного фронта, помните он говорил: «Какой большой души человек» и т. д. Если у Вас будет возможность и это будет к месту, то напишите. У Вас наверное записано, а если нет, я смогу Вам написать об этом.
Теперь еще один момент: мне показалось, что у Вас мнение о Миронове как о человеке малограмотном
Желаю Вам творческих успехов. С приветом (подпись)
Р. S. Не удивляйтесь, что я Вам написала об этом, но так хочется, чтобы об Миронове, как о верном борце революции – было правильное понятие о его личности.
(подпись)
Письмо это – потрясающий документ. В нем все перемешалось. Страх, достоинство, жажда справедливости и... вечная, какой, кажется, не бывает, – любовь. Надежда Васильевна всю жизнь скрывала, что она вдова знаменитого командира Второй Конной армии Филиппа Кузьмича Миронова; она сидела в общей камере Бутырской тюрьмы в то же время, когда и ее муж был в Бутырках. Ф. К. Миронова убили выстрелом в спину во время прогулки на тюремном дворе. Надежда Васильевна прожила после него долгую горькую жизнь... Страх тлел неизбывно, и ей было чего бояться. Поэтому и преследует навязчивая идея: разговор записывался на пленку, поэтому и слова о Ленине, о революции... Но все же, все же (сердце сжимается от гордости за нее, от непомерной жалости)... подписалась-то не девичьей фамилией, Суетенкова, а – Миронова!! Оба раза.
Магнитофон появился у Ю. В. году... вот и вспомнилось: первый магнитофон прибыл вместе со мной – еще одно «приданое». Это теперь ловкие «литераторы» ставят под стол диктофончик, и я знаю такого. Недаром его тексты поражают естественностью жизни, они такие и есть – прямо с пленки.
Заработки у Ю. В. тогда были мизерными. Промышлял, чем мог. Писал для «Вечерки» репортажи – например «Чудеса в мешках» – о московском нефтеперерабатывающем заводе, переводил с туркменского... Много не заработаешь.
В записной книжке тех времен у Юры перечислены долги. Какой уж там магнитофон: должен, кажется, всем.
Мои долги за август.
Слуцкому – 100 руб.
Литфонд (значит, брал ссуду, это уж совсем нищенство!) – 300 руб.
Штоку – 300 руб.
Поженяну – 300 руб.
Ваншенкину – 100 руб.
Совицкому – 100 руб.
Медниковым – 60 руб.
Гинзбургу – 100 руб.
Бакланову – 200 руб.
Кин – 300 руб.
2460 руб. Долгу
А жизнь шла своим чередом, и долги тоже были жизнью.
Приходило письмо от друга, и была радость.
Например, письмо от Федора Абрамова.
26 октября 1965 г. Ленинград
Дорогой Юра!
Вот наконец и я прочитал твой романище (раньше не мог – сидел как проклятый за своими бумагами).
Молодец парень! Сильная книга! [103]
Я читал ее медленно, каждую строчку и часто (говорю искренно) завидовал тебе. Точное, емкое слово, полная раскованность и очень добрая, спокойная интонация.
Меня особенно поразило твое знание пустыни. Ты ее чувствуешь, как говорится, кожей. И зноем, песками раскаленными веет со страниц твоей книги. Ну и быт, и труд людей в песках – великолепно!
Что касается самих людей, то мне больше всего, как это ни странно, понравился рассказчик – Петя Корышев (?). Это, конечно, сам автор. Умный, деликатный, с большой человеческой болью в сердце. «Я обычно молчу в больших компаниях и вид у меня очень серьезный» (стр. 79). Да, так и было и во время наших встреч. Кстати, Б. И. Бурсов тоже обратил внимание на твою внутреннюю «полноту» и емкость – и вообще ты ему очень понравился.
Очень удачным образом я считаю Катю.
Затем – хороши Ермасов и Карабаш (вообще люди у тебя портретно выписаны крепко). По мне, кажется, их образы получились бы еще сильнее, если б ты побольше вывернул их «потроха». Маловато в них личного. Нет? По-моему, они показаны больше как руководители (и это очень хорошо сделано) и меньше как личности с их сложным душевным хозяйством.
Вот на рассказчика у тебя эпоха наложила свою печать (и это во всем чувствуется, даже в отношениях его с Катей), а Карабаш – что? Не ломала его жизнь? Прости меня, но, мне кажется, ты несколько упрощаешь их и тем самым лишаешь объемности. Энтузиасты, романтики – да! Но у нынешних энтузиастов и романтиков свой окрас. И грош цена им, если они не понимают всего драматизма своего времени.
Нынешний герой – это человек прежде всего думающий, с большим зарядом скепсиса и, если хочешь, даже нигилизма. А у нас все еще по старинке ищут героя среди бездумных работяг. И, думается, ты здесь отдал некоторую дань литературной традиции. Во всяком случае для меня (если уж речь должна идти непременно о герое) Петя Корышев (забыл фамилию) неизмеримо больше герой, чем все твои производственники. И вообще о людях ты, по-моему, знаешь значительно больше, чем пишешь.
В этой связи о Нагаеве. Ах, как здорово ты его начал! У меня поначалу дух захватило (Ну Юрка, ну, парень, какого человечища откопал!) А чем кончил? Собственник, хапуга, рвач... Маловато! Ну, хорошо. Пускай собственник, пускай хапуга. И т. д. Но откуда в нем это? И вот тут опять претензия к тебе как мыслителю. О собственниках у нас писали много. И если уж снова подымать эту тему, то надо идти вглубь. И хватит нам ссылаться на «проклятое прошлое». Довольно! Это объяснение для детсада, да и то не для детсада середины 60-х годов. Словом, ты, по-моему, не извлек всего того, что было заложено в такой колоритной и могучей фигуре, как Семен Нагаев.
То же о Тяшиме. (Речь идет о Бяшиме. – О. Т.). Тут труднее – мало знакомый материал. Но мне кажется, можно бы, можно бы – по твоим силенкам – копнуть Восток поглубже. Ведь там, я слыхал, черт знает что делается иногда под вывеской социализма.
И последнее. Вот пишу я и думаю сейчас: почему при твоем таланте, при твоих столь завидных литераторских способностях ты все же несколько обеднил (не придирайся к словам. Мне не дана точность), несколько обеднил названных товарищей? По-моему, тут отчасти виновата избранная тобой манера – несколько очерковая и описательная (местами), нет?
И еще я думаю сейчас: за каким дьяволом все это пишу тебе? Зачем порчу обедню? Ведь книжка-то получилась действительно интересная, сильная и честная.
Во-1х, по вздорности своего характера, во-2х, потому что у тебя как у писателя все еще впереди, и мне бы хотелось хоть немножко быть полезным тебе (если в моих
Е. Винокурову – мой привет.
Крепко жму руку и всего-всего тебе хорошего.
Ф. Абрамов.
Книжка моя выйдет в 1-х месяцах 66 года, и я не забыл: сразу же пришлю тебе.
103
Ю. Трифонов. «Утоление жажды».
И еще одна из тетрадей 1965 года
На обложке.
Дневники (Баранченко, Накоряков)
Процесс 16-террористов
прокламация «К молодому поколению»
ЖЕЛЯБОВ – БИОГРАФИЯ.
Л. ТИХОМИРОВ. Воспоминания (!)
М. ФРОЛЕНКО. Записки (!)
Н. А. МОРОЗОВ. «Повесть моей жизни»
Из этой тетради следует, что подготовка к роману о «Народной воле» или к роману об Aзефе началась уже тогда.
«BEATI POSSIDENTES – БЛАЖЕННЫ ВЛАДЕЮЩИЕ» (ЛАТ.).
Надпись на первой странице
18 апреля 1965 года
ДЛЯ РОМАНА
Полемика литературная. (от «полемо», греч. – война) Полемика была везде, где была духовная жизнь; она замирала и оживлялась вместе с последней. Любопытным примером этого служат эпохи общественного возбуждения – наши пятидесятые и шестидесятые годы, эпоха «просвещения», реформация, ренессанс. В момент духовного пробуждения, знаменующего начало новой истории, предметом Полемики служат разнообразнейшие предметы, от древних текстов и орфографических правил до важнейших вопросов политической и личной жизни...
Киевский профессор Хлебников пытался кодифицировать правила честной литературной борьбы:
«Писатель, не соблюдающий следующих условий, не может требовать к себе уважения: 1) если упрекает другого писателя за его религию, национальность, сословное происхождение, образ жизни, форму занятий, место воспитания; 2) если упрекает в незнании и непонимании, в тупости и бездарности; 3) если, обходя существо книги или статьи, нападает только на мелочи, подробности или недосмотры; 4) если искажает текст сочинения или умышленно неверно передает его содержание; 5) если упрекает в ненравственном происхождении религиозных, философских или политических убеждений противника; 6) если, выбирая отдельные места или фразы, вставляет их в другие сочетания, придавая им иной смысл; 7) если сопровождает свою критику бранью; 8) если называет доносчиком или подкупленным писателем.
Писатель, грешащий против первых трех пунктов, виновен в литературном неприличии; грешащий против третьего пункта виновен в недобросовестности; грешащий против последних пяти пунктов виновен в бесчестном ведении литературной борьбы».
«Заметка о правилах и формах литературной борьбы». Киевского Университета. Известия. 1879 год
Суеверие.
Чтоб верной избежать напасти,Моли невидимые ВластиПодлить печали в твой фиал...19 апреля 1965 г
Гипнотизер Мессинг, говорят, проделал такой опыт: пришел к директору одного из крупных банков и сказал, протягивая ему клочок газеты: «Вот распоряжение. Выдайте мне 100 тысяч». Директор взял клочок газеты, повертел, посмотрел на свет и кивнул. «Хорошо. Все правильно». И – выписал чек. При этом присутствует представитель ГБ.
Мессинг сказал:
– Спасибо. А теперь посмотрите, что за распоряжение я вам дал...
Директор ахнул: он увидел клочок газеты.
Сила внушения. Она исходит часто от скверных поэтов, которые убеждены в том, что пишут прекрасные стихи; и во время их собственного чтения – заражают слушателей... А потом прочитал сам, глазами, и увидел – вздор, липа. Читал Константина Вагинова «Бамбочада».
«Бамбочада» – изображение сцен обыденной жизни в карикатурном виде. Г. Ван-Лир, прозванный il Bamboccio (калека), в XVII веке славился этого рода картинами.
«...Иногда во сне я плачу, и мне кажется, что я мог бы быть совсем другим. Сейчас я не понимаю, как я мог так жить. Мне кажется, что если бы мне дали новую жизнь, я иначе прожил бы ее. А то я как мотылек, попорхал, попорхал и умер».
20 апреля
Не верьте диктаторам, которые разглагольствуют о будущем; их интересует только настоящее. А во всем настоящем их интересуют только они сами. Только о себе они думают с нежностью и заботятся искренне – причем о себе сегодня. Что будут говорить о них после смерти, их не волнует.
21 апреля
Читал Константина Вагинова «Козлиная песнь»
«Поэт должен быть Орфеем и спуститься в ад, хотя бы искусственный... Неразумны те, кто думают, что без нисхождения в ад возможно искусство.
Средство изолировать себя и спуститься в ад: алкоголь, любовь, сумасшествие...»
Агафонов вспоминает о Лиде: [104] «Там, на перекрестке, в последний раз он встретился с ней, ее уводили в концентрационный лагерь...»
Агафонов вспоминает 1920 год. «Козлиная песнь» опубликована в 1928 году. «Прибой». Ленинград.
М. С. Э. [105] (1930) пишет.
«К. Л. [106] – место изоляции военнопленных, заложников и других лиц социально-опасных, не совершивших уголовных деяний, но изоляция которых необходима в целях сохранения порядка и как мера социальной защиты».
«Козлиная песнь» – лучшая вещь Вагинова из трех, которые я прочел. Еще «Бамбочада» и «Труды и дни Свистунова». Грустно, тяжко, иногда противно, иногда мучительно-гадко... И так жаль чего-то, что никогда, никогда не вернется.
104
Героиня повести К. Вагинова.
105
Малая советская энциклопедия.
106
Концентрационный лагерь.
26 апреля
Читал две маленькие книжки Леонида Добычина.
«Город Эн» и «Встречи с Лиз». Совершенно забытый писатель. Покончил с собой в 1936 году. Интеллигент, тонкий, изысканный, ироничный. Писал о предреволюционном и пореволюционном захолустье (город Двинск). Читать его так же грустно, как Вагинова. Но он проще, менее изобретателен, менее образован.
Читал Глеба Алексеева. «Мертвый бег» – издано в Берлине в 1923 году, эмигрантская повесть. Написана густо! И роман «Роза ветров» – наиболее известный, 30-е годы, стройка Бобриковското комбината. Подзаголовок «Поиски романа». Довольно скучно – увлечение документами, фотографичностью.
Рассказ «Иные глаза» – хорош.
Глеб Алексеев погиб в 1937 году.