Из химических приключений Шерлока Холмса

Казаков Борис Игнатьевич

Утром следующего дня, едва лишь мы покончили с завтраком, раздался звонок и мужской голос спросил, здесь ли проживает мистер Шерлок Холмс.

— Входите, входите, капитан, — приветствовал его мой друг. — Я очень признателен вам за то, что откликнулись на мой призыв и не отклонили приглашения. Садитесь, пожалуйста, извините меня за то, что я не сам посетил вас, но, я думаю, вы поймете, что наше с вами общение не в ваших интересах предавать широкой огласке. Познакомьтесь, это — мой друг Ватсон, в какой-то степени ваш собрат: он военный врач. При нем вы можете говорить все, что найдете нужным сообщить мне.

Я всмотрелся в избранника Джулии Чепмен и подумал, что он стоит внимания женщины. Стройный, с красивыми чертами лица, сейчас он выглядел несколько оторопело. Обращаясь к Холмсу, он сказал:

—

Благодарю вас, но мне хотелось бы знать, чем я обязан нашему знакомству?

— Не торопитесь, капитан Спилмен, и не будьте на меня в претензии, если мне придется задать вам несколько вопросов личного порядка. Поверьте, что, если бы не крайняя нужда, я не обращался бы к вам с такими вопросами.

— Хорошо, задавайте! Меня в чем-нибудь подозревают?

— К сожалению, на вас может пасть подозрение, не буду от вас скрывать этого. Но беседа наша — отнюдь не допрос, она носит чисто конфиденциальный характер. Скажите, вы знакомы с Джулией Чепмен?

— Странный вопрос! Это моя невеста.

— А сэр Генри Малколм не был вашим соперником?

— Ни в коей мере. Она его не знает, да и мое знакомство с ним — только за карточным столом.

— Вот этого подтверждения мне и хотелось от вас услышать. Вы — капитан от артиллерии, у вас хорошие, связи с начальником боепитания?

— Я сам занимаю эту должность.

— Тогда я попрошу вас, как эксперта, определить, что это такое?

Холмс достал шпатель с остатками пластилина на нем, взятый у скульптора. Он подал его Спилмену и следил за выражением его лица. Капитан посмотрел, понюхал и побледнел.

— Это пластиковое взрывчатое вещество, — сказал он.

— Оно с вашего склада, капитан! А пользовался им скульптор Эллиот, так как отличить его от пластилина можно только по запаху.

— Я не знаю никакого скульптора Эллиота!

— Верно, капитан, вы не знаете скульптора Эллиота, но вы знаете сэра Генри Малколма, у которого (точнее, у его отца) работал Эллиот. Нужно ли мне рассказывать, как вы передали этот продукт сэру Генри, или вы сами мне все расскажете, не дожидаясь изобличения? Ведь дело слишком серьезное, с непредсказуемыми для вас последствиями. В клубе много свидетелей вашей игры с сэром Генри и вашего крупного проигрыша, который вы уплатили тут же, не располагая средствами.

Я не узнавал капитана Спилмена, он сидел бледный и растерянный, не будучи в состоянии что-нибудь сказать. Холмс ободрил его, дав стакан воды и оказав:

— Поймите меня правильно, капитан. В ваших интересах рассказать мне эту историю самому. Совершено преступление, погиб отец Генри Малколма. Вы к нему не имеете отношения, но средством, использованным для убийства, было это пластиковое взрывчатое вещество, полученное от вас, и вам потребуется доказывать, что вы ничего о замысле не знали. Но если даже вы это докажете, то ваша карьера все равно погублена, армейское командование такого нарушения вам не простит. Дотошная проверка на складе очень быстро установит расход, сколь ни был бы он незначителен. Тогда я уже не буду в состоянии что-либо сделать для вас. Сейчас же, я полагаю, у вас есть шанс выпутаться из этой неприятной истории, если вы мне расскажете все, ничего не утаивая. Я вам помогу, Спилмен. Деньги, проигранные вами сэру Генри, были казенными?

Капитан сосредоточенно молчал, смотря на Холмса каким-то отсутствующим взглядом. Наконец он заговорил глухо и останавливаясь.

— Да, деньги были казенными. Это была подотчетная сумма, которую я не имел права трогать. Я не плохой игрок, но сэр Генри оказался в картах чистым зверем, с которым мне не следовало бы садиться. Он прикинулся такой безобидной овечкой, проигрывал, выигрывал, снова проигрывал, разыгрывал передо мной горячность, а затем ободрал меня как липку. Не удержавшись, я стал брать из пакета казенных денег и не мог уже остановиться. Когда я проиграл все и расплатился с ним, то остался в кресле совершенно опустошенный, никого и ничего не видевший перед собой. Положение у меня было самым отчаянным, ибо отчитаться в полученной сумме мне предстояло в ближайшие дни. Средствами покрыть эту сумму я не располагал, собрать ее у своих приятелей в такой короткий срок возможности не представлялось. Чем все это закончилось бы, я себе не представляю, скорее всего — пулей в лоб. И вдруг тот же сэр Генри,

мой обидчик, подошел ко мне и сказал: «Не отчаивайтесь, капитан. Проводите меня, может быть, что-нибудь и удастся придумать». Я пошел за ним, можно сказать, машинально, ничего не соображая. Мы оказались в его конторе. Он усадил меня в кресло, предложил выпить, а потом сказал: «Я понимаю ваше положение и сочувствую вам. Вам грозит в лучшем случае изгнание из полка, весьма возможна и отдача под суд. Игра наша была при свидетелях, и вас никто не заставлял использовать на нее деньги, вам не принадлежащие. Я их заработал вполне добропорядочно, и у вас в этой части не может быть никаких ко мне претензий. Но я вовсе не чудовище, каким, наверное, сейчас кажусь вам. Если вы окажете мне небольшую услугу, то я тут же верну вам проигранные деньги. Ничего такого, что затрагивало бы вашу честь, я не имею в виду вам предлагать». Дальше он объяснил мне, что ему нужно три фунта пластиковой взрывчатки, которая имелась у меня на складе. Вещество это совершенно безопасное в обращении; для того чтобы подорвать его, нужно иметь специальный детонатор. Его он не спрашивал. А объяснил все тем, что над его загородным домом нависла скала, которая угрожает при падении своем наделать несчастий. Он намеревался уничтожить эту скалу, но сейчас у него на это нет времени, почему ему и нужна взрывчатка, которая хранилась бы долгое время и была бы безопасной в обращении. В другой момент я, несомненно, отверг бы такое предложение с негодованием, считая его несовместимым не только с честью офицера, но и с элементарной порядочностью. Но сейчас мое положение было безвыходным. Требуемое им количество в масштабах склада было ничтожным, подозревать солидного коммерсанта в каких-нибудь диверсионных намерениях оснований не было. Конечно, я должен бы просто сообщить о своей растрате командованию. Что за этим последовало бы, вы себе представляете. Я решился удовлетворить требование сэра Генри, иначе, наверное, кончил бы самоубийством. На следующий день я доставил ему три фунта пластиковой взрывчатки, и он тут же возвратил мне мой проигрыш. Он знал, что об этом я никому болтать не буду, так как угрожало это только мне. Когда мне вчера передали вашу записку, я дрогнул. Ваше имя мне хорошо известно, и оно говорило за то, что дело идет о серьезных обстоятельствах. В порыве отчаяния я совершил должностное преступление, надеясь, что оно не будет замечено, но и в мыслях не держал, что окажусь исходной точкой такого злодейства, в которое не так-то легко и поверить по его бессмысленности. Я готов нести свой крест, мистер Холмс.

Мы слушали исповедь несчастного капитана, не прерывая его. Потом Холмс, помолчав некоторое время, сказал ему:

— Это очень хорошо, Спилмен, что вы так откровенно изложили мне все и тем самым избавили меня от печальной необходимости изобличать вас. Еще не все звенья цепи мной собраны. Вас я попрошу не впадать преждевременно в отчаяние, что можно — я постараюсь для вас сделать. Отправляйтесь по своим делам и исполняйте их так, как будто бы ничего не происходило. О нашем разговоре — никому ни слова, даже вашей невесте.

После ухода капитана Холмс предложил мне отобедать, а затем через некоторое время сказал, что нам пора собираться. Мы поехали к дому Малколмов. В доме были только слуги и пара констеблей. Все отправились на кладбище, на похороны сэра Малколма.

Застучали колеса кеба. Он остановился у дома. Пожилой джентльмен в черной одежде вошел в помещение. Это был нотариус, которому надлежало в присутствии всех желающих, вернувшихся с кладбища, вскрыть завещание покойного и огласить его последнюю волю. Холмс отвел его в сторону и стал с ним разговаривать, так тихо, что до меня их слова не доносились. Сдержанный, сухой старик был немногословен, он больше кивал головой, видимо соглашаясь с тем, что говорил ему Холмс.

Но вот наконец один за другим экипажи стали подъезжать к дому, и прибывшие с кладбища заходили в просторный зал, тихо рассаживаясь по стульям. Эта процедура продолжалась довольно долго. Нотариус выходил куда-то, потом возвращался и, когда увидел, что все собрались, расположился за столом и достал из портфеля запечатанный пакет.

— В этот прискорбный день, леди и джентльмены, — сказал он, — вы проводили в последний путь сэра Малколма. Я присутствую здесь, чтобы огласить последнюю волю покойного.