Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

Монт Алекс

— Как ни крути, животина деликатная, это тебе не верблюды! — вырвалось у Овчарова, и он оглянулся на спутников.

Поглощённые созерцанием разыгрывавшегося спектакля, они не слышали его реплики. Артиллерийские лошади французов пребывали не в лучших кондициях и местами походили на ведомых на забой, еле передвигавших ноги кляч. Животные из последних сил тянули тяжёлые лафеты орудий с наполненными зарядными ящиками на передках, и кое-где их заменяли волы. Пехота шла бодро, но и здесь Овчаров обнаружил следы очевидного упадка. Обувь нижних чинов от бесконечных маршей пришла в негодность, подошвы башмаков на сбитых, заструпелых ногах удерживались подвязками, бечёвками или просто скрученными кусками разной материи, лица солдат ничего не выражали, кроме равнодушия и

усталости.

«Да… С таковым воинством далеко не прошагаешь, не мешало б и остановиться!» — сим оптимистичным для русских перспектив заключением подвёл он итог своей инспекции.

В три часа пополудни Наполеон произвёл смотр наличествующих в Гжатске частей, после чего Овчаров, Кшиштофский и успевший повидать их Сокольницкий были приняты императором.

— Я вами доволен, господа. Генерал Сокольницкий доложил о ваших приключениях, — довольно милостиво встретил их Бонапарт, отрываясь от расстеленной на просторном круглом столе карты, густо пестревшей французскими названиями русских населённых пунктов и природных местностей.

Пространство небольшой комнаты вынуждало находиться вблизи от стола, и от Овчарова не укрылось, что лежавшая перед Наполеоном карта представляла собой не что иное, как выбранные листы подробнейшей столистовой карты Российской империи. Эта состоявшая из 114 листов карта включала в себя западные губернии империи и простиралась на восток аж до Сибири и на юг до Хивы, а сам её предмет составлял государственную тайну.

«Ага! — подумал Павел. — Стало быть, им удалось достать нашу карту. Не инако кто-то из штабных продался супостату».

— Да-да, это та самая ваша знаменитая карта. Так что не трудитесь вытягивать шею, господин Офшарофф, — коверкая фамилию Павла на французский манер, самодовольно рассмеялся Наполеон, заметив нескрываемый интерес к ней гостя. — Мои люди купили её вместе с гравировальными досками у одного вашего чиновника, — не стал скрытничать император французов, как человек, уверенный в конечном успехе своего предприятия. — Ну а вы, лейтенант, что скажете о службе у генерала Сокольницкого? Кстати, мне донесли, нападение партизан под Смоленском оказалось для вас полной неожиданностью, — соизволил обратиться к Кшиштофскому Бонапарт.

— Истинно так, ваше величество, мы его не ждали, хотя наш славный капитан, упокой Господь его душу, что-то предчувствовал. Если бы не его распорядительность, мы едва ли имели бы счастье лицезреть ваше величество!

— Гибель капитана Роже — большая потеря для нас. Но как случилось, что какие-то дремучие партизаны, необученные крестьяне сумели уничтожить взвод моих храбрых драгун?! — грозно свёл брови Бонапарт, в раздражении комкая в кулаке угол свисавшей и не поместившейся на столе широко расстеленной карты.

— Мы попали в хорошо продуманную и организованную засаду, настоящую западню, ваше величество, — включился в разговор Овчаров и подробнейшим образом обрисовал, как было дело.

Наполеону понравился рассказ Павла. Отойдя к окну, он с интересом слушал отставного ротмистра. И на то имелись веские причины. Один раненный в той достопамятной стычке драгун всё же уцелел, партизаны сочли его мёртвым, и, выбравшись из-под кучи веток, под которыми покоились его менее удачливые товарищи, он добрался до Главной квартиры. Его подобрала одна из провиантских фур виконта де Пюибюска. Так что Наполеон был осведомлён о происшедшем и теперь желал получить свидетельства от других участников событий, а заодно убедиться в их правдивости. Высочайшую проверку Кшиштофский с Павлом выдержали и теперь ожидали новых распоряжений императора.

— А сейчас о главном. — Наполеон вернулся к столу и, заложив руки за спину, обратил взор на карту. — У русских сменился главнокомандующий. Император Александр поменял неспособного Барклая на старого и такого же неспособного Кутузова. Хотя я не завидую Александру. У него нет выбора. Ни Беннигсен, упорный, но предсказуемый и не раз битый мною, ни Багратион, самый способный из всех русских генералов, но в отличие от смещённого Барклая, напрочь лишённый глубокого понимания стратегии, решительно не годятся.

Об остальных и говорить нечего. В лучшем случае некоторые из них удачливые тактики или сносные исполнители, как Тормасов, Дохтуров или Коновницын. Так что, принимая в расчёт нелюбовь Александра к Кутузову со времён Аустерлица, — Бонапарт злорадно хмыкнул, — вынужденный назначить его главнокомандующим, он, подстрекаемый недальновидным двором и кое-кем из своих немецких родственников, наверняка потребовал от старика немедля прекратить отступление и дать наконец мне генеральное сражение. Лишь при этом условии он доверил армию Кутузову. Впрочем, Александру это вряд ли поможет. Провидение и сама судьба русского императора ведут его к позорному разгрому и не менее тяжкому миру. Mon Dieu! — театрально всплеснув руками, возвёл глаза к потолку Наполеон, после чего пристально посмотрел на Овчарова. — Мир этот, мой мир, — он сделал ударение на слове «мой», — унизит русского государя в глазах его верноподданных и всей Европы. Не знаю, зачем это нужно Александру? Впрочем, довольно об этом, — с деланой досадой махнул рукой Бонапарт. — Сражение произойдёт в ближайшие дни, не думаю, что Кутузов будет тянуть с ним до самой Москвы, хотя и здесь я не вижу препятствий. Я вступлю в древнюю русскую столицу и там закончу кампанию. Перед вами, господа, открываются блестящие перспективы. Полякам — сражаться и покрыть себя славой на поле брани, — кивнул в сторону Сокольницкого и Кшиштофского Бонапарт, начинавший потихоньку разочаровываться в деятельности подведомственного пану генералу разведывательному бюро, — ну а вам, господин Овчаров, — продолжать свои опыты, весьма удачные и многообещающие. Я видел ваши последние изделия, они безупречны. Хотя всё может закончиться весьма скоро, но, я уверен, мы найдём применение вашим талантам. А сейчас время обедать, господа. Констан проводит вас, — бросил он камердинеру.

Наполеон решил продолжить разговор за столом, чем доставил неслыханную радость Кшиштофскому. Впрочем, пан Михал, которому доводилось не раз удостаиваться подобной чести, был не менее польщён, хотя и скрывал свои чувства. Что до Овчарова, то он проголодался и в приятном предвкушении проследовал в столовую.

Дом купца Церевитинова, один из лучших в Гжатске, был отведён под штаб и личные покои Наполеона, занимавшие весь второй этаж. Именно в этом доме каких-нибудь пару дней назад находилась ставка Кутузова, здесь его принимали с хлебом-солью, и отсюда он выехал ранним утром двадцатого августа в поисках позиции для генерального сражения.

Гжатск был оставлен, поскольку ни уже выбранное Барклаем Царёво-Займище, куда Кутузов приехал к армии, ни позиция при Ивашкине не были признаны им удобными, и по его приказу войска отошли к Колоцкому монастырю.

Помимо вышеозначенных лиц, на обеде присутствовали адъютант императора генерал Рапп и свободные от неотложных дел войны маршалы. Наполеон находился в превосходном расположении духа, затруднённое мочеиспускание уже несколько дней как не донимало его; он игриво шутил, язвил над маршалами и задавал неудобные вопросы своим иностранным гостям. Неотвратимая близость решающего сражения будоражила его ум и прибавляла силы. Маршалы, за исключением Мюрата и командующего молодой гвардией Мортье, напротив, были сумрачны, на их лицах читались тревога и озабоченность. Даже люто ненавидевший Россию Сокольницкий был на этот раз необычайно сдержан.

Быстро утолив первый голод, Овчаров ощутил себя не в своей тарелке. Предстоящее сражение не меньше Наполеона волновало его, как и отсутствие связи с Чернышёвым. Ему было что сказать полковнику, но как, как известить его? Во время их тайной встречи в подземном каземате Смоленского кремля тот пообещал, что сам разыщет его. Оставалось ждать и надеяться, надеяться и ждать.

«А ежели бравого кавалергарда убили, упаси Бог, и он не успел сообщить обо мне?» Мрачные мысли овладевали Павлом и портили аппетит. Зато Кшиштофский не сводил восторженных глаз с Наполеона, его исполненное счастливым упоением сердце учащённо билось, он пропускал перемены блюд, готовый броситься в огонь и воду по одному знаку своего кумира.