Из Испании с любовью
Шрифт:
Он выбрал место меньше засорённое, поближе к бортику, и чертыхнулся. По требованию профсоюза лиц его профессии – засушливое время года стоило бы вовсе упразднить. Была бы слякоть, так высохшие отпечатки чьих-то ног, тогда бы еще можно было обнаружить. Так что оставалось удовольствоваться тем, что есть, и положиться на фантазию. Да, чего-чего, а этого в Испании хватало. «Сегодня ночью обещают дождь!» – мурлыкала ведущая дорожной развлекательной программы, когда он утром ехал к маяку. Она хихикала, ей и самой не верилось в такой прогноз. Прикрыв лоб козырьком ладони, Маркос поворочал головой. Жарящее солнце близилось к зениту, ослепляло после казематной тьмы внизу. Мыс, автостоянка и площадка перед маяком, с рябившей бирюзовой водной гладью, лежали у подножия холма как на ладони. Бленду к фотоаппарату он поленился захватить. Заметив в куче мусора газету, он нагнулся и поднял ее. Это был апрельский выпуск Marca – спортивного издания, которое здесь было очень популярно. Он вытряс из нее песок, свернул, прикидывая, как будет выглядеть такой навес, чтобы от берега не видно было никелевый байонет и блеска объектива. Затем поднял на темя свои солнцезащитные очки и сделал вдоль – по склону и до маяка – четыре фотоснимка. Выполнив рутинную работу, он вынул из кармана специальную насадку и закрепил ее на байонете аппарата, вследствие чего видоискатель мог работать как бинокль. Он опустил тот вниз, к началу склона перед виноградниками, и вскоре разглядел меж зелени тропу: она была правее того места, где он из рощи выехал на горную дорогу. Через прикрытую калитку в изгороди, тропа карабкалась на холм, вилась вокруг
Он приподнял видоискатель и там, где сам был только что, перед обрывом, у колонны маяка, увидел коренастую фигуру Марио. Его подряженный поверенный успел переодеться в яркую рубашку и кремовые брюки, дудочкой. Закончив свой «дневной регламент», наверно дожидался шефа, чтобы отпроситься у того и покутить: прикидывая, как потратить честно заработанные деньги, как вкопанный стоял у ограждавших столбиков, перед которыми невдалеке кружились птицы. Да, фрегаты были, как ниспосланы ему самой судьбой. Он был спиной, засунув руки в брюки, и не двигался. Если б не увеличение бинокля, так всё тот же. Да не тот: поза была что-то больно основательна для будничных раздумий… С минуту поглядев на парня, Маркос зачехлил свой фотоаппарат, сунул в боковой карман газету, рассчитывая выкинуть ту где-то по дороге, и, раскидав поверх своих следов песок из кучи мусора, спустился через люк к мосткам. Чего-то не вязалось в его мыслях с первым впечатлением от этого ковбоя. Ничем существенным не занятый, типичный шалопай и ловелас, желавший чем-нибудь прославиться, – и всё. Печально будет, если он ошибся!
Глава 4
Об эту пору покрытый каплями испарины, по пояс обнаженный и сердитый, Статиков сидел за передвинутым к окну столом в своей гостинице и тоже чертыхался, колдуя, перед запотевшей емкостью вина за 8€, которую достал из холодильника, с купленным в соседней лавочке техническим инвентарем – линейкой и двумя увеличительными стеклами. Вино было трехлетней выдержки, почти не опьяняя, тонизировало, чему он был обязан также тем, что утром положил бутылку в морозилку. Употреблять бы его стоило не так, и праздновать пока что было нечего, но от духоты внутри все пересохло, а весь бесплатный сок, который был, он уже выпил. Из дополнительных технических устройств в номере был только вентилятор и принятый холодный душ, по температуре как парное молоко, помог невелико. Сделав из стакана несколько глотков, он соединил две линзы так, чтобы добиться большей кратности, приблизил их к лежавшей с краю фотографии и стал исследовать структуру непонятного пятна, что было на вершине виноградного холма. Картинка была неустойчивой: обе линзы находились навесу в руках, а те были дрянным штативом; прежде требовалось навести одну из луп на резкость и после, отводя дыхание, пытаться совместить с ее фокальной плоскостью вторую. Бумага была тоже неудачной, глянцем отражала свет, из-за чего изображение в глазах двоилось, и в поле зрения бегали мурашки. С помощью такого немудреного приспособления можно было разглядеть разве что занозу в пальце. Но кое-что он все же обнаружил. В пятне на фотографии располагались мелкие как бисер цифры. Идя дугой по контуру внутри пятна, они были вразвалку смещены и смазаны, – как на контрольном хаотичном фото-коде в появлявшемся окошечке, когда заводишь на ПК свой собственный E-mail. Вытерев ладонью взмокший лоб, он отглотнул вина из укороченного, с рожицей кота стакана и произвел еще одну попытку. Понятно, это было глупостью: даже если повезет и он сумеет хоть частично разгадать минускулы вкрапления, – что это даст? Две цифры – 93, которые он не настолько разглядел, как подсознательно домыслил по их дрожащим очертаниям, поскольку знал, что это телефонный номер кода Барселоны, положим, могли означать чего угодно. Если б еще дело было в них! Дав отдохнуть глазам, он отложил увеличительные стекла и, взяв линейку, приложил ее к колонне маяка. Та была по высоте четыре сантиметра, хотя ее реальные размеры составляли метров 20-ть. Разность от деления – 500, давала коэффициент для пересчета. При помощи линейки он сопоставил это с расстоянием от маяка до той площадки у рекламного щита, где припарковал автомобиль. С учетом стереометрического искажения все удаленные объекты должны были казаться ближе, чем это было на бумаге. Он снова взял одну из линз и стал разглядывать подножие холма, рощицу олив и конусную башню маяка, торчавшую на самом берегу как неприличный знак из оттопыренного пальца. На снимке была диспропорция, заметная лишь для того, кто видел это место и мог там осмотреться: мыс с маяком на фотографии был выпячен, оптически гипертрофирован. Но это было выполнено так искусно, что не нарушало цельности всего пейзажа, не резало глаза. Дома он бы ни за что не стал транжирить время на такие изыскания. Мелочность рациональных построений давала повод для самоиронии: перед нелегкостью поставленной задачи все то, чего он обнаружил вкупе с неразборчивыми цифрами в пятне, было таким мизерным открытием, что ничего не проясняло. Он обозлился, чувствуя, что тщится отыскать лазейку как ребенок в найденной копилке. В конце концов, он отложил весь инвентарь, подставил раскалившуюся голову под вентилятор и с удовольствием допил прохладное вино. Кажется, в его интуитивном восприятии под пеклом местных солнечных лучей произошел регресс. Женский ум не терпит сложностей, а уж в несчастьях и тем более: Елена была фантазеркой, но ей и в голову бы не пришло придумать что-нибудь такое. Если бы она и вознамерилась сделать в этой фотографии какое-либо указание, то уж наверняка бы обошлась без ухищрений, а постаралась сделать так, чтоб это было ясно одному ему. Сама открытка с маяком, который был искусственно преувеличен, могла и быть таким намеком. Это хоть и придавало ее личной драме убого детективную окраску, но выглядело все же достовернее, чем то, чего он обнаружил. Еле различимые и перемешанные цифры в матовом пятне с расплывчатыми контурами незавершенной башни, – могли быть фото-трюком или, может, авторской пометкой какого-нибудь полоумного фотографа. Но так как никаких других подсказок не было, то в распоряжении его была всего одна зацепка, которая, если он сумеет ей воспользоваться, может привести его к Елене с сыном. Согласно информации Варыгина, сумевшего надыбать даже больше, чем пообещал, – южнее этого местечка, где-то в Барселоне, проживал приехавший сюда для бизнеса друг Кручнева – Лепорский, которого Елена называла «Лапа». По сведениям Варыгина тот обзавёлся здесь семьей. Фамилия Лепорский на испанский лад могла звучать иначе. Но в телефонном справочнике, который он листал вчера, каких-либо хотя бы отдаленных соответствий не было.
«Когда нет точных соответствий на бумаге, с чем в нашей пресной жизни доводится частенько сталкиваться, – пламенно приободрял на лекциях всех страждущих Максим, – ищите их в труднодоступных недрах собственного сердца».
Максим с его толстовской бородой, так же, как и Маша с добрыми и ясными глазами, были как в соседнем номере: стоило к ним постучать, назвать кого-нибудь по имени – и они тут же отзывались. Первой появлялась Маша и осеняла как крестом любящим ревнивым взором. Максим был менее чувствителен: глядя своим выпуклым, как скорлупа кокоса лбом над карими проворными глазами, сразу недовольно вопрошал: ну, что еще? Или же давал нещадные «астральные» тычки, чтоб Статиков не отвлекал его по пустякам. Лестно сознавать, что ты не одинок, когда не знаешь, как связать одно с другим, или если думаешь о чем-то отвлеченном, чего никак не сходится с твоими представлениями. В ложных ситуациях людей спасает юмор. Хотя сарказм над теми, кто тебе духовно близок, пожалуй, что примета своей слабости. Понятие о родине, которая была по ощущению и далеко и близко, не сочеталось у него с каким-либо конкретным местом на земле: ауру и жизнь любой страны всегда творили сами люди. Маша и Максим – также как и все, кого он близко знал когда-то, тоже были его родиной. Родиной, а не злокозненной державой. А что, они недурно бы поладили между собой, если б всей компанией сюда явились!
Подумав, что пора заняться делом, он поднялся.
Расслабившись, он сфокусировался мысленно на присланной открытке, так что и маяк и виноградный холм во всех деталях проступили в голове. Затем, думая о сыне и Елене, «отпустил» открытку. Она поблекла и куда-то понеслась как пущенный в ручей кораблик. Но он теперь был рулевым на том кораблике и мог им управлять. Перед глазами стали появляться, как прорезаясь из тумана, стойкие картинки вроде чередующихся слайдов. Сначала он увидел, что едет побережьем по долине, перед подножьем отдаленных гор. Он знал, что должен с кем-то встретиться и чувствовал в душе сомнение: мозг находился меж двух крайностей, безгласно говорил то «нет», то «да». Затем дорога с лиственным ландшафтом переменилась на чей-то особняк с двускатным треугольным мезонином. Ступени, множество ступеней лестницы, ведущей как в подвал. Он шел по этой лестнице, пока необъяснимым образом она не вывела его на берег, туда, где он сегодня был. Перед ним стоял тот коренастый парень, с которым он беседовал у маяка; чего-то говорил и всё показывал рукой на холм: одетый в зеленеющую сбрую виноградников тот был таким же, как на фотоснимке. Пытаясь угадать, что вызывает страх у паренька, он переместился в этом направлении. Увидел эстакаду, горы мусора и после, сверху, недостроенную башню. Там посреди дощатого настила, в легком тренировочном костюме, лежала по-пластунски женская фигура. Девушка смотрела вдаль. И у ее бедра в чехле еще чего-то было. Она хотела вынуть тот предмет, но ей никак не удавалось это сделать: руки заплетались, как это бывает у людей, вдруг потерявших зрение. Она привстала на одно колено, но тут ее фигура пошатнулась, провалилась. Он потерял ее в своем сознании и вновь переместился к маяку. В том месте на карнизе, где стоял сегодня утром, он на одно мгновение увидел мальчика с заплечным рюкзачком. Подле была женщина, которая все время нервно оборачивалась, если бы боялась, что ее увидит кто-то. Из-за ее спины светило солнце, оно слепило так же, как при встречах с Машей, когда она сидела возле его изголовья в изоляторе больницы. Да, похоже, это была Маша… Стоило о ней подумать, как вся картинка потускнела от целого букета вкравшихся ассоциаций. Видение, и без того не больно ясное, так и осталось недосказанным.
Чувствуя покалывание в занемевших мышцах, он потянулся на кровати и открыл глаза. Если уж над восприятием возобладали «правильные» мысли, то дальше упражняться было тщетно. Теперь он мог попробовать уже рассудочно расшифровать, чего увидел. По зрительному образу та женщина, которая была там с его сыном, действительно напоминала Машу. Его желание по-своему преобразило ее облик: когда она оглядывалась, он видел в ней знакомые черты, но понимал, что это – не Елена и не Маша. В душе ему хотелось, чтобы та любящая женщина, которой не могло тут быть, каким-нибудь чудесным образом, но оказалась там, перед обрывом, вместе с этим мальчиком. Маша была легкой на подъем, но он не помнил, чтобы она была такой пугливой. Но это не могла быть и Елена. Не поднимаясь, он безрезультатно пробовал сосредоточиться на мыслях о своей жене, пока не убедился, что ассоциации с ней очень слабые. Стремясь представить, что могло случиться, он видел ее то смеющейся, какой она запомнилась, то немощно беспомощной, больной.
«Внутреннее видение может быть двух уровней», – разжевывал для начинающих сакральные азы Максим: «непроизвольным, мимолетно отдаленным, или же – сознательным, что достигается упорной концентрацией. Первое может быть наведено какими-либо внешними причинами, второе, при недостатке навыка, как говорят врачи, – латентными. И то и это может давать сбой, поэтому их надо разделять, смотря по цели. Требуемая чистота дается тренировкой».
Стряхнув обрывки видения, и скинув липшую к ногам одежду, он энергично встал с кровати. Насвистывая менуэт из серенады Моцарта, протопал в этом виде в ванную и принял колоколом прыскавший, сиюминутно охлаждавший душ. Затем, легонько обмахнувшись полотенцем, и чувствуя прохладу испарявшейся воды на теле, минуту постоял перед окном. Каскадами коричневато-рыжеватых тесных крыш над стенами как облитых глазурью зданий приморский городок выглядел ненастоящим, пряничным. Но именно поэтому он мог понравиться Елене. Опрометью уехав из своей страны и по пути исколесив шесть европейских государств, она наверно долго выбирала, прежде чем остановиться где-нибудь. Кроме неуемности в своих запросах и фантазиях она была еще практична. И если эта хитроумная открытка послана отсюда, то и ребенок должен находиться где-то здесь. Вывод был как бы сулящим что-то, подкупающим.
Одевшись, он заправил в джинсы свежую рубашку, переложил в них из бумажника пять осененных звездами купюр по 10 евро, затем, подумавши, добавил к ним еще одну; бросил взгляд на недопитую бутылку на столе и вышел. Весь прошлый опыт говорил о том, что это его наваждение во время медитации под действием второстепенных отвлекающих причин может не реализоваться. Оно могло оформиться во что-нибудь конкретное только при наличии устойчивого вектора его желания и совокупности усилий, направленных на то же с противоположной стороны, то есть положительного вклада чьей-то посторонней воли. Он отмечал это уже не раз, когда бывала надобность чего-нибудь решить. Так что если бы он был в своей стране, найти пропавшего ребенка труда бы не составило. Но это было дома, здесь люди думали не то чтобы иначе, да так от непонимания чужого языка казалось. Он помнил, что сказал Максим, когда он показал тому открытку, и, зная прозорливый ум приятеля, не мог рассчитывать на то, что ему дюже повезет. Да, ни разумом и ни душой Статиков не представлял, в какие неизведанные кущи он забрался!
На самом деле ту историю, в которую он волей случая попал, даже и при всей банальности служебных сцен, способных вызвать во вполне здоровой голове свои коллизии, нельзя было назвать в такой же мере заурядной. В едином поле разных личных интересов и безликих внешних факторов все составные элементы ее выстроились так, что образовали прихотливую мозаику. Известно, казовое человеческое бытие может протекать довольно гладко, пока мы, чаще по суетности души, не начинаем подвергать его анализу, желая или что-то изменить в своей действительности или уж тем более, когда хотим подняться в той на более высокую ступень. Та память прошлого, которую, порой, мы тщимся избежать, идет за нами и каждую минуту караулит, по опыту имея основания считать, что иногда полезно нам давать любовные затрещины или подножки. Сознание, которым так гордится человек, не есть чего-то объективное: данное нам в ощущениях, оно сплошная каверза, оно как шаловливый ручеек в лесу. И это проявляется тем чаще, чем больше мы используем для продвижения вперед подход основанный на качествах того же самого рационального ума, что склонен принимать любой «интуитивный» вздор за истину. И все же если мы, имея некоторую цель, осознаем самих себя как волевую независимую сущность и в то же время забываем о своем физическом лице, тогда мы в состоянии достичь такого просветления ума, что взаимодействие причин и следствий выходит из своей фатальной предопределенности. Дробно-мозаичная картина умозрительного образа приоткрывается и постигается уже как неотъемлемая данность собственного «я». Итог завит как от нашей воли, так и от того душевного материала, что еще ранее образовался, от каждодневных упражнений утончился в восприятии. Причем, если вы собрались это повторить, совсем неважно, что мы ищем или где находимся.