Из Испании с любовью
Шрифт:
– Показывал. Я рассказал ему, о чем мы договаривались, к тому же это – так и есть. Когда я показал ему в пятно на фотографии, где эта недостроенная башня, и объяснил, что она появилась тут недавно, его это как будто заинтересовало. Послушай, Марко… – Парень неуверенно повел на Маркоса своей, должно быть, сильно возбуждавших девушек бородкой. – Послушай. Я знаю, что не вправе спрашивать, и все же, что там, на холме? какой-нибудь тайник? Ты говорил, что он – член русской мафии, приехал для того, чтобы свести тут с кем-то счеты. Хотя, ты знаешь… Да, я понимаю, у меня нет опыта. Но коли судить по разговору, он на громилу не похож и выглядел прилично.
Маркосу вновь стало жаль его.
– Ты сделал свое дело, Марио, и вправе задавать вопросы. Не то чтобы тайник, а так, условный знак, в котором он хотел удостовериться, чтоб подтвердилось то, что он не опоздал и фотография, которую он получил, – не липа. Все дело в подлинности этой фотографии и соответствии ее тому, чего он тут
Чтобы успокоить парня, Маркосу пришлось солгать, сказать, чего тот сам хотел услышать. Без меры насмотревшись мыльных телесериалов, тот делал заключение о скрытой сущности людей по одному шаблону. «Спросить бы у него, а кого я ему напоминаю!» Он отодвинулся на пол-локтя, чтоб лучше было видно профиль парня. По впечатлению его несведущий подельник был удовлетворен ответом: от погружения в детали операции, как и любой профан, был рад и преисполнен осознанием своей немаловажной роли.
Парень помолчал и нерешительно взглянул на Маркоса:
– Ну да. Я понимаю…
Нетрудно было угадать, какой вопрос так и просился с его языка, но вместо этого он показал на чернокрылых птиц, летавших над волнами:
– Ни разу их тут не было еще, по крайней мере, я не помню. Я говорю – фрегаты.
Он мог себе позволить расточать слова и быть сентиментальным. Думая, как можно это обстоятельство использовать, Маркос тоже поглядел на экзотических пернатых, которых, может, с Кабо-Верде занесло сюда. Ему подумалось, что этот малый не по норме уж смышлен для человека, которому по ходу операции следовало знать о ней как можно меньше, и в случае малейшего прокола он должен будет тут же сообщить об этом нанятом им персонаже Центру. Марио был тоже итальянцем, – правда, настоящим. На родине он примыкал к одной из правых молодежных группировок, участвовал в ее крикливых сходках и манифестациях, хотя по наведенным справкам ни в чем порочащем замешан не был. В оперативном плане это было минусом; и все же некоторый крючок был в его личном прошлом, в одном подвохе на любовном фронте, также как и в продолжавшейся разгульной жизни здесь. Любитель приключений и неутомимых похождений с каталонками, по возрасту и темпераменту он был горяч и все еще любил играть в шпионов. Смысл проводимой акции, насколько смог проникнуть в ее дебри Маркос, заключался в том, чтобы направить Странника по следу, при помощи чего найти другого человека, который срочно требовался Центру. Поэтому для всех ее участников, кроме, может, одного, она должна быть ювелирной и бескровной. Но в случае провала с возможностью утечки информации, это не касалось лиц с таким набором сведений, которых было бы достаточно для наблюдательных спецслужб, чтобы за самый кончик нити ухватиться. По своему психологическому складу и агентурной разработке парень этот был – случайное наемное лицо, и Маркос мог лишь посочувствовать тому: сорвись чего-нибудь, пойди не так, он знал, как с ним поступят.
– Фрегаты, говоришь, которых никогда тут не было? Скучаешь по своей Сицилии, я вижу. Ладно, я кое-что скажу тебе, а ты потом уж сам подумай. Знаешь, есть такие люди, которые кочуют тоже как фрегаты. Не все, незримая глазами часть из общего числа, зато такие, кого по праву можно было бы назвать элитой. Служа идее справедливости и движимые чувством долга, они нередко забывают о самих себе и, залетая в дальние края, рискуют. Работа этих смельчаков опасна. Но все их знания и мастерство направлены на то, чтобы спасать других, предупреждать и отводить несчастье. Считай, что…
Он посмотрел на сицилийский профиль парня, чтобы оценить, насколько тот расчувствовался от его патетики.
– Да, ты славно справился с заданием. Считай, это своим посильным вкладом и экзаменом. Встречаться здесь нам больше ни к чему, ну, разве что твой босс мне позвонит, еще чего-нибудь закажет. Следи за предлагаемым ассортиментом нашей фирмы. Придет пора, я сам тебя найду.
Речь вышла зажигательной, хотя и пустоватой, что и требовалось. На этом шустром пареньке свет клином не сошелся, но он достаточно владел английским языком и еще мог понадобиться. Все координаты Маркоса, которые тот знал, – так же, как и сам смотритель, были малозначимыми или вымышленными. Их задушевный разговор мог вообще не состояться: сообразуясь с обстановкой, Маркос сделал тут поблажку парню. Тот был сметлив и понял это. Когда они прощались, его ладонь была податливой и влажной, как из неокрепшего твердеющего воска. Он честолюбиво улыбнулся, переваривая похвалу, и как-то по-собачьи заглянул в глаза.
– Выходит, что теперь одним убийством станет меньше? Как метко ты сказал об этих птицах! А ведь, казалось бы, фрегаты – как фрегаты: как улетят, никто о них уже не вспомнит. Так ты найдешь меня, если я еще понадоблюсь?
В душе он вроде был и не таким уж простачком,
– Не сомневайся, Марио. Найду.
Когда они прощались, то на другом конце Европы, в одном из кабинетов с видом на тенистый лесопарк, что полегоньку поглощался новостройкой по сторонам от проходившей недалече МКАД, – на пятом этаже высотного прямоугольного строения с чеканным и двойным фасадом, за Т-образным полированным столом, увенчанным графином со стаканами и почти девственной стеклянной пепельницей с вдавленным в нее еще с утра окурком, беседовали трое человек. Для двух из них, что ведали составом европейской агентуры, а также разрабатывали и курировали из столицы ход текущей операции, которая была известна всем троим под кодовым названием – «Икар», планерка у начальства в этот жаркий летний полдень, ни выпади она из графика, могла бы оказаться рядовой и скучной. Перед полковником, одетым в легкий бежевый костюм, лежала папка с фотографиями, очки со сложенными дужками, а также обрамленная пластмассовым каркасом лупа. Не глядя на своих коллег, похмыкивая и хмуря брови с проседью, он перебирал материалы дела пальцами, пока ни просмотрел всю папку.
– Какой-то ералаш! – сказал он, ни к кому не обращаясь.
В его глазах на табельно-морщинистом лице, – для тех, кто помнил его тридцать лет назад, суровом и холодном, но с возрастом помалу поистратившем былую непреклонность, как пообмякшем в этом кресле, – зажегся огонек, не предвещавший младшим офицерам ничего хорошего. Фамилия ему была Астахов. В недрах СВР ему подведомственен был небольшой отдел со штатом грамотных, прошедших полевые испытания сотрудников; причем его пост не был строго засекречен и в аналогичных иностранных службах по разным слухам до третьего колена знали его родословную. Когда-то несший службу в КГБ и перешедший после в ПГУ, сам кадровый разведчик, он поначалу тяготился этой популярностью, которую при прочих обстоятельствах едва ли можно было бы рассматривать как преимущество. Но так распорядилось руководство в свое время, переместив его на эту должность. Оно решило, он исполнил. Таков порядок: понятно, что в итоге кто-то должен отвечать за все.
– Я говорю, какой-то ералаш! – сухо повторил он, на это раз подняв сердитые глаза на подчиненных. – Сидите, точно в рот воды набрав.
По расторопности и интеллекту он выделял двух этих офицеров из более аморфной массы. В условиях работы он помнил их еще юнцами. Некогда перспективные воспитанники в «школе», как еще по старинке тогда назвали институт – КИ КГБ СССР, где он преподавал, оба после славно отслужили за границей. При выполнении задания один был ранен, а всё сумел с кровоточащей раной и раздобытым микрофильмом удачно пересечь границу; другой через посольство переслал материал, который нужен был для разработки нового ракетного оружия. Впоследствии оба офицера были представлены к наградам и по его ходатайству снова оказались под его крылом. Он был доволен тем, что настоял на этом назначении. Так же, как он сам до этого, приятели были поставлены на кропотливую оседлую работу, где уже образовалась брешь: от прокатившей по российскому простору смуты и реорганизации в сердце Управления тогда особенно нужны были способные и знавшие оперативную работу люди. А инициативные – всегда упрямые. У этих двух был дар к теоретической работе, что у практических разведчиков встречается нечасто, к тому же оба знали, что иногда могли с ним и поспорить. Для пользы дела он позволял такую вольность, но, памятуя их изобретательность и биографические данные, старался этих удальцов держать в узде. Прежде, в разведшколе, где имена их ныне обросли легендами, эти двое были ярыми соперниками, все норовили перещеголять друг друга, за что сокурсники, помимо «школьных» азбучных фамилий, втихую наделили их своими прозвищами – Хара и Астерион. (В средневековье, насколько знал он, так назывались группы звезд в созвездье Гончих Псов: южная именовалась Хара, а северная – Астерион). Людская память въедлива. Хотя у каждого из них теперь уж были свои дети, они при нем по-прежнему конфликтовали по привычке. И он, когда бывал не в духе, все так же называл про себя. Ткнув ножкой лупы в фотографию, он посмотрел на ближнего к нему брюнета с точеным узким подбородком и глубоко сидевшими малоподвижными глазами, который в институте был известен как Астерион.
– Я говорю, все слишком просто, прямо как первоапрельский розыгрыш. Вы проверяли, криминалисты в смежной контрразведке не могли напутать?
– Нет, скорее, если уж вы сомневаетесь, так аналитики чего-то намудрили, – не изменяя настороженного выражения лица, ответил офицер, который был в рубашке с засученными рукавами. – Как было установлено, в пятне на фотографии закамуфлирован ряд цифр, невидимых невооруженным глазом. По данным аналитиков семь чисел совпадают с датой дня рождения и номером по избирательному списку публичной политической персоны. Сейчас разгар предвыборной кампании. Открыто он не афиширует свои симпатии, но как сенатор примыкает к праволиберальной партии, ратует за усиление расходов на нужды МВД и оборону.