— А пожалуй, пора идти, — хватился он вдруг, — что, часа два есть?
Наскоро убрала постели. Глядя на обилие посуды на столе, вспомнила, как мы бьемся в подвале с одной желтой кружкой.
— А не позволишь ли взять одну кружку с собой? (То «ты», то «вы» говорила).
— Бери. А ну-ка, я выберу. — И, переглянув все, протянул мне именную чашку с золотым ободком.
«Извольте!»
Разыскал ружье в углу, нахлобучил фуражку, нахмурился и опять по-старому, по-начальнически, мотнул мне идти за ним. Вышли на снежный балкон. Зашагали назад к селенью. Оба легко вошли в свою роль. Опять волочилась чужая шинель по снегу. С улыбкой думалось, что мы с ним стоим на одной ступени сейчас, оба несознательные, — плохо он сознает то, что происходит вокруг, с чем разразилась гроза и куда приведет она нас, смутно понимаю и я… Знает твердо, что он надо мной («буржуи проклятые»), — знаю я, что у них сила. Приемлет он свою власть — вон как торчит за плечом ружье огромное. Приемлю и я свое подчинение, свое заточение. Но не знает он многого… всю радость жизни и страдание смерти, и отчего так тревожно расколыхалось сердце — и неуязвимость духа среди всех преград.
* * *
Долго
не могла заснуть в этот вечер. Томительно стало лежать. Приподнялась на ложе. Мимо меня по узкому проходу шмыгала гигантская летучая мышь. Черная ряса священника, попавшего к нам в это утро. Худой, длинный, как жердь, — не находил он себе покою и теперь, ночью, продолжая шагать, — и подкидывались и развевались широкие полы.
Видя, что я не сплю, остановился на миг близ меня, взглянул мрачно. Холодный приток воздуха повеял в лицо.
— Чем не санаторий, батюшка? — сказала я шепотом. — Все время на свежем воздухе…
— Санаторий для души, — поправил он, и дальше зашмыгала летучая мышь.
Задумалась я о его словах. Хорошо обмолвился батюшка, сам того не зная. Санаторий для души… Хотелось бы этими словами назвать беглые очерки пережитого.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Посвящения, статьи и воспоминания современников об Аделаиде Герцык
Вячеслав Иванов
«Змеи ли шелест, шепот ли Сивиллы…»
Змеи ли шелест, шепот ли Сивиллы,Иль шорох осени в сухих шипах, —Твой ворожащий стих наводит страхПрисутствия незримой вещей силы…По лунным льнам как тени быстрокрылы!Как степь звенит при алчущих звездах!Взрывает вал зыбучей соли прах, —А золот-ключ на дне живой могилы…Так ты скользишь, чужда веселью дев,Замкнувши на устах любовь и гнев,Глухонемой и потаенной тенью,Глубинных и бессонных родниковВнимая сердцем рокоту и пенью, —Чтоб вдруг взрыдать про плен земных оков.1907
Максимилиан Волошин
ИЗ ЦИКЛА «ПАРИЖ»
Адел. Герцык
Перепутал карты я пасьянса,Ключ иссяк, и русло пусто ныне.Взор пленен садами Иль де-Франса,А душа тоскует по пустыне.Бродит осень парками Версаля,Вся закатным заревом объята…Мне же снятся рыцари ГрааляНа суровых скалах МонсельватаМне, Париж, желанна и знакомаВласть забвенья, хмель твоей отравы!Ах! В душе — пустыня Меганома,Зной и камни, и сухие травы…<1909>
Поликсена Соловьева
ВЛАСТЬ ДОЖДЯ
А. Герцык
Нечастый дождь капал на крышу балкона,Точно по железу кто-то переступал осторожно.Мы слушали напев дождевого звона,И было в душе от молчанья тревожно.Как листья под мелким дождевым ударом,Вздрагивало сердце, и в глазах твоих мерцал блеск влажный.Я сказал. Взохнула ты. А в саду старомВетер рванулся, и проплыл вздох протяжный.Снова тишь. Ветер сложил влажные крылья.Неподвижно уныние неба. Не дрогнуть молнии алой.В серой тиши безвластны грома усилья.Дождь победит баюканьем день усталый.И снова он капал на крышу балкона,Точно по железу кто-то переступал осторожно.А в душе, под напев дождевого звона,Вздыхало одно лишь слово: — Невозможно!
«Без посоха и странничьей котомки…»
Аделаиде Герцык
Без посоха и странничьей котомкиПоследний путь не мыслится поэту.Но, все оставивши, без них уйду я в путь.На немудренное крыльцо, на землю эту,Где некогда звучал мой голос ломкий,Приду глазами вещими взглянуть.Я в детскую войду и вновь откроюНа запад обращенное оконце:Таким же заревом тогда пылала твердь.И обагренное закатывалось солнце…А
я мечтать училась, что героюКровавая приличествует смерть.<1922>
София Парнок
«И голос окликнул тебя среди ночи…»
Памяти А. К. Герцык
Играй Адель,Не знай печали.Пушкин
И голос окликнул тебя среди ночи,И кто-то, как в детстве качнул колыбель.Закрылись глаза. Распахнулись очи.Играй Адель! Играй Адель!Играй Адель! Не знай печали,Играй, Адель, — ты видишь сны,Какими грезила в началеСвоей младенческой весны.Ты видишь, как луна по волнамМерцающий волочит шарф,Ты слышишь, как вздыхает полночь,Касаясь струн воздушных арф.И небо — словно полный невод,Где блещет рыбья чешуя,И на жемчужных талях с небаК тебе спускается ладья…И ты на корму, как лунатик, проходишь,И тихо ладьи накреняется край,И медленным взором пустынным обводишьВо всю ширину развернувшийся рай…Играй, Адель! Играй, играй…1927
Максимилиан Волошин
АДЕЛАИДА ГЕРЦЫК
Лгать не могла. Но правды никогдаИз уст ее не приходилось слышать —Захватанной, публичной, тусклой правды,Которой одурманен человек.В ее речах суровая основаЖитейской поскони преображаласьВ священную, мерцающую ткань —Покров Изиды. Под ее ногамиЦвели, как луг, побегами мистерийПаркеты зал и камни мостовых.Действительность бесследно истлевалаПод пальцами рассеянной руки.Ей грамота мешала с детства книгеИ обедняла щедрый смысл письмен.А физики напрасные законыЛишали власти таинства игры.Своих стихов прерывистые строки,Свистящие, как шелест древних трав,Она шептала с вещим напряженьем,Как заговор от сглаза и огня.Слепая — здесь, физически — глухая, —Юродивая, старица, дитя, —Смиренно шла сквозь все обряды жизни:Хозяйство, брак, детей и нищету.События житейских повечерий —(Черед родин, болезней и смертей) —В душе ее отображались снами —Сигналами иного бытия.Когда ж вся жизнь ощерилась годамиРасстрелов, голода, усобиц и вражды,Она, с доверьем подавая руку,Пошла за ней на рынок и в тюрьму.И, нищенствуя долу, литургиюНа небе слышала и поняла,Что хлеб — воистину есть плоть Христова,Что кровь и скорбь — воистину вино.И смерть пришла, и смерти не узнала:Вдруг растворилась в сумраке долин,В молчании полынных плоскогорий,В седых камнях Сугдейской старины.1929
Максимилиан Волошин
ОТКРОВЕНИЯ ДЕТСКИХ ИГР
Времена детства далеки не только годами, они кажутся нам иной эпохой, пережитой на иной планете и в оболочке иного существа.
Самое понятие времени в то время было совершенно иное: каждая минута была сгоранием целой жизни, властным водоворотом, которому мы не могли противиться. Количеством пережитого узкие пределы одного дня раздвигались до пределов целого года. Острое ощущение новизны придавало особую сосредоточенность жизни, в которой не было повторений и общих мест. Каждое явление вставало в своей первобытной полноте и громадности, не смягченное никакими привычками. Поэтому, когда мысленно оборачиваемся мы к той поре жизни, нас поражает огромность мгновений и особая медлительность общего течения времени.
Каждый из нас в детстве переживал ту полноту и ту остроту впечатлений бытия, когда все, что вне, настолько смешано с тем, что внутри, что нельзя провести грани между мечтой и действительностью, между жизнью и игрой.
Говорят, что в первые шесть лет ребенок приобретает треть того опыта, что он приобретает за всю свою жизнь. Это неверно: неизмеримо больше!
Человек — сокращение вселенной.
В несколько мгновений зачатия успевает перенестись в молниеносном прообразе вся история вселенной, с ее солнцами и планетами, с ее пляской миров вокруг центрального огня.