Из моих летописей
Шрифт:
Все звериные следы и следочки вьюги заметали начисто, наглухо, так, как будто в лесу не осталось ни единого зайца, ни одной белочки…
Но утихала погода, и зверье снова прокладывало свои пути-дороги, еще глубже январских.
Солнце все чаще сияло в небе, и не зря синицы принялись вызванивать: «февраль — кривые дороги!»
Нагрянула оттепель, да и сильная. И несколько дней, пока не подморозило, работать не приходилось. К лыжам стало подлипать так, что через несколько шагов они превращались в снеговые бревна. Работать не приходилось, но не приходилось и горевать об этом: лесосек
А потом по морозцу — опять в лес. Зашуршали лыжи, круша ледяную корку и почти не углубляясь в уплотненный оттепелью снег.
Опять моя буссоль указывала направление лесосечных визиров, и снова лесники, играя сверкающими на солнце топорами, пробивали эти визиры.
А с наших прежних лесосек тянулись и тянулись санные обозы, везли дрова, шпальную тюльку, бревна. Крестьянские лошаденки, Похрапывая, тащили тяжелые возы по замаслившейся под солнцем дороге. Легко шли сани, но возчикам — гляди да гляди, чтобы на каком-нибудь повороте, на раскате да на перекошенной февралем дороге воз не опрокинулся!
В лесу обтаявшие, а потом подстывшие следы потемнели, стали странно большими и непонятными, словно не зайцы их проложили, а какие-то невиданные звери, у которых не лапы, а целые лапти.
Солнце грело, и лыжи после полудня начинали все глубже врезаться в расслабевший снег, а ночами ядреные морозцы сковывали наст. Поутру лыжи так и летели по нему, не оставляя следа.
Стали снега сереть, стали делаться крупитчатыми. Это уже март бежал по белу свету. День прибавился. Еще засветло возвращался я теперь в деревню и, подкрепившись добрыми Авдотьиными щами, «житной» (ячменной) кашей да творожком, садился за учебники.
27 марта 1920 года командование Кавказского фронта (сюда был переброшен Тухачевский) докладывало Ленину о том, что южная контрреволюция уничтожена: захвачена огромная военная добыча, множество пленных. Остатки деникинцев бежали морем из Новороссийска в Крым…
В последний день марта вечером зашел к нам хозяйкин деверь, председатель сельского Совета.
— Здорово, Авдотья!
— Здравствуй, Петя. Тебе чего?
— Студент дома?
— Дома! — откликнулся я из-за перегородки. — Вам что, Петр Ильич? — и я вышел к нему.
— Да вот вы не зашли в Совет, а газета интересная.
— Деникина дошибли?
— Нет, не про это. Про вас, про студентов. Декрет. Нате-ка!
Это были «Известия» за 27 марта. Я развернул, стал читать: «Декрет Совета Народных Комиссаров. О срочном выпуске инженеров-специалистов». Одним духом я прочел документ вплоть до подписей: «Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин), Управляющий делами Совета Народных Комиссаров В. Бонч-Бруевич, секретарь Л. Фотиева. 24 марта 1920 года».
Декрет состоял из восьми пунктов. Первый определял суть дела: «Организовать при наиболее приспособленных
Второй и третий пункты устанавливали, кого и как отбирать на эти занятия.
Особенно многозначителен был четвертый: «Откомандировать из всех без исключения учреждений, предприятий и Красной Армии (даже из Красной Армии!) всех бывших студентов, заявивших о своем желании закончить образование в текущем году и удовлетворяющих условиям приема на усиленные занятия». Пунктом пятым «допущенные» объявлялись мобилизованными (опять мобилизованные!). Пункт шестой был особенно приятен: «…приравнять в отношении снабжения к учащимся военно-учебных заведений и выдавать… по 4800 рублей в месяц из средств Народного Комиссариата Просвещения». Зато примечание к восьмому пункту грозило за нерадивость к учению серьезными карами вплоть до отдачи под суд.
Я обнял дорогого председателя!
Правда, я не очень понимал, как смогу кончить институт к осени — ведь за душой пока было только два курса. Могли бы возникнуть и другие сомнения: например лесников еще никто, кроме валдайских дедов, не называл «инженерами», так что подходили ли лесники под действие декрета?
Но я и сомневаться не хотел — ни тени колебаний! Наш декрет!
Не слишком скоро делалось это, не так-то легко было создать срочные выпуски инженеров. Но 1 июня 1920 года желескомовцев вернули в институт (опять в порядке мобилизации!).
Это был наш третий и последний заход в Лесной. Он и привел нас, не так уж срочно, но привел к дипломам «ученых лесоводов» — инженеров лесного хозяйства.
Словарь некоторых местных выражений и охотничьих терминов, встречающихся в рассказах
Апортирование — подача собакой убитой дичи.
Багряный окрас гончей — рыжий особого оттенка.
Б а шур — самый низкий бас (о гончих).
Беднокостная (о собаке) — со слабым, неразвитым костяком.
Бить на угонках (о борзой) — не давать зверю уйти от травли, быстро справляясь на его крутых поворотах и вновь настигая его. Издали кажется, что борзая сама как бы «бьет» зверя, отшвыривая его в сторону.
Боровчина — небольшой участок сухого бора среди ельников, или лиственных насаждений, или же болот.
Валиться к рогу, в лес, к гону (о гончих) — спешить во все ноги на сигнал рога, на поиск зверя, в стаю гончих.
Варом варить (о стае гончих) — гнать зверя во весь дух, во все голоса и с предельной страстью.
Вертлюг — кольцо ошейника, вращающееся благодаря особому устройству.
Верх у борзой — типичная для породы выгнутость спины вверх.
Верх у легавой — «верхнее чутье» — способность собаки обнаружить птицу непосредственно по ее запаху, а не по следам на земле.
Взбудный след — след зверя, вскочившего с лёжки, «побудившегося».
Выгорода — огороженное место, обычно луг, используемый и как покос, и как выгон для скота (новгородское).
Выжлец, выжловка (только о гончих) — кобель, сука.