Из мрака ночи (сборник)
Шрифт:
— Мы уже в космосе! — взволнованно воскликнул Гэйл. — Но, Стив, что с Солнцем? Почему оно голубое? Ведь стекло окна не было голубым, не так ли?
— Конечно, мы в космосе… Но это не стекло, а кварц. Любое стекло раскололось бы через мгновение от перепада температур за бортом. Солнце же выглядит голубым, потому что впервые в жизни ты видишь его без фильтра, отсекающего больше половины его спектра. Атмосфера не пропускает синюю часть спектра, равно как и ультрафиолетовую. Поэтому мы всегда видим Солнце желтым. Сначала оно красное, потом желтое, белое, а затем, — как, например, электрическая дуга, — становится голубым. Солнце почти на две тысячи градусов горячее электрической дуги. Поэтому, естественно, что оно голубое. Кроме того, держу пари, что ты еще не нашел Марс.
— Да, Стив, не нашел. Где же он?
— Вон там, прямо. Видишь?
— Но это не может быть Марс. Он же зеленый… зеленый, как Земля.
— Но это Марс. Марс кажется с Земли красным, потому что свет, исходящий от Марса, проходит двойной фильтр, собственную марсианскую атмосферу, а потом нашу. Поэтому он становится красным, как сигнал самолета.
— Марс зеленый… Значит, возможно, жизнь на Марсе может быть похожа на жизнь на Земле!
— Конечно, Дэйв. Это вполне вероятно. Вспомни, что цвет планетам придает хлорофилл, преобразующий солнечную энергию в крахмал и сахар для растений, и, скорее всего, он во всей вселенной одинаков, поскольку углерод — единственный
— Ноя думал, что элементов всего лишь девяносто два…
— Девяносто два различных типов атомов. Но если у вас полдюжины человек выполняют одну и ту же работу, можно ли ко всем им обращаться «рабочий»? Найдено больше шести видов свинца, два вида хлора, несколько — аргона и многих других элементов. Их называют изотопами, и на самом деле у них разный атомный вес. Мы говорим, что атомный вес хлора 35.457, но на самом деле не существует атома с таким весом. Есть два изотопа с весом 35 и 37, они постоянно смешиваются, так что среднее число является 35, 457. В действительности атомов больше сотни. Пока я работал над этой яхтой, то обнаружил, что имеет значение, какой именно изотоп хлора я использую.
— Ну, и как все это работает, и что ты подразумеваешь под словами, что этот аппарат изобрела машина?
— Дэйв, как тебе известно, уже много лет самые большие прорывы в физике делаются в области математической теории строения атомов. Эйнштейн был самым великим из математиков [15] , а следовательно, самым великим атомистом. Как ты хорошо знаешь, я никогда не был хорош в математике, но любил заниматься строением атома. У меня были свои идеи, но мне был нужен кто-то, кто сложил бы на их основе математическую теорию. Может, ты помнишь, что в 1929 году в Массачусетском технологическом была машина, которую они называли интеграф, электрическая машина, которая могла проводить вычисления, слишком сложные даже для Эйнштейна, и то, на что у Эйнштейна ушли бы месяцы работы, машина могла решить за несколько минут. Фактически, это выводило математику за пределы человеческого разума. Вычисления — замечательный инструмент, с помощью которого человек может углублять свои знания, но чтобы все глубже закапываться в науку, ему приходится мастерить лопату все больше и больше. К концу нынешнего десятилетия положение дел стало таким, что уже хвост махал собакой, а лопата стала больше человека, и мы не могли ею орудовать. А потом придумали громадную лопату и прицепили к ней электродвигатель. Появился бульдозер. А интеграф должен был прицепить электродвигатель к процессу вычислений — и это получилось. Я работал над интеграфом в своей лаборатории, и мне удалось его усовершенствовать. При помощи его я могу делать вычисления, которые прежде не были возможными, вычисления, каких никогда не делал ни один человек. Это помогло мне открыть тайну атома и начать управлять атомной энергией. Но это было еще не все… Машина продолжала работать с длиннющими уравнениями, сокращая количество переменных, изменяя, интегрируя, дифференцируя данные, а потом я понял, куда все это ведет! Я испугался, когда увидел, что означают эти уравнения. Я боялся, что машина ошиблась, я смертельно боялся проверить последнее уравнение, конечное уравнение, которое машина уже не могла изменить. Она работала с уравнениями материи и вывела конечное, окончательное уравнение, описывающее всю материю! И в этом конечном уравнении содержались инструкции, как полностью разрушить материю! Оно подсказывало, как можно освободить ее потрясающую энергию. Этого я и испугался. Я долго проверял уравнение атомной энергии, пока, наконец, не набрался смелости, чтобы применить его на практике. Энергия материи известна давно: с помощью простой арифметики можно вычислить энергию, содержащуюся в одном грамме материи. Один грамм эквивалентен примерно десяти каплям воды, и в этих десяти каплях содержится 900, 000,000,000,000,000,000 эргов энергии! Масса — такая же мера энергии, как эрги или киловатт-часы. Можно было бы покупать электричество фунтами. Если бы у тебя было миллионов пятьсот долларов, ты мог бы купить фунт энергии. Ты наверняка слышал, насколько мощная атомная энергия. Она примерно в миллион раз мощнее энергии угля. Но эта колоссальная энергия так же мала по сравнению с полной энергией материи, как сила муравья по сравнению с моей силой. Энергия материи в десять тысяч миллионов раз мощнее энергии угля. Теперь ты можешь понять, почему я боялся испробовать эти уравнения на практике. Один грамм материи мог взорваться столь же мощно, как семь тысяч тонн динамита! Но машина все рассчитала правильно. Мне удалось освободить эту ужасную энергию. Я освободил ее в виде высокотемпературного луча. К счастью, аппарат был направлен в окно. А за окном был только песок. Окно мгновенно испарилось, а песок превратился в массу расплавленного кварца. Последующие столетия он так и останется там лежать — двухмильная полоса расплавленного песка пятьдесят футов шириной! — улыбка Уотерсона стала еще шире. — Из этого же можно сделать замечательную дорогу — из стекла толщиной в фут… А машина показала мне тысячу способов применения этого открытия. Кстати, я управляю кораблем посредством интересного устройства, которое также спроектировала машина. Как ты помнишь, в Общей теории относительности Эйнштейн объединил массу, силу притяжения и степень изгиба пространства, а так же доказал, что пространство упруго. Теория поля, которую он создал в 1929 году, утверждает что гравитация и электрическое поле очень похожи. Я же, при помощи машины, обнаружил, что они тесно связаны между собой. Я заряжаю стенки этой «яхты» отрицательным зарядом с помощью специального устройства, и электрическое поле аннулирует силу тяжести — корабль становится невесомым. Двигатель тоже очень прост. Я уже говорил, что пространство упруго. У меня есть проектор, точнее, ряд проекторов вокруг всего корабля, которые выбрасывают лучи света, искривляющие пространство. Затем пространство выпрямляется и — если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, — корабль устремляется вперед. Единственный теоретический предел скорости моего корабля — скорость света. При такой скорости любое тело имело бы бесконечную массу, а поскольку нельзя создать бесконечную силу, то корабль не может лететь еще быстрее. Самое интересное: ученые знали об этом уже много лет, и пока сотни человек рассуждали об атомной энергии, никто из них не касался вопроса об энергии материи. Ученые утверждали, что эту энергию использует Солнце для поддержания высокой температуры — сорок миллионов градусов в центре нашего светила. Но при этом они добавляли, что человек никогда не сможет получить ни такую температуру, ни такое давление, как в центре Солнца. А поэтому, человек никогда не овладеет энергией материи. Точно так же говорили, что человек никогда не обуздает молнию, а потому не сможет овладеть электричеством. Но человек нашел другие способы получения электричества, способы, которые не существовали в природе. Точно такая же штука произошла и с энергией материи. Я нашел другие способы для ее высвобождения. Целью нашей поездки, Дэйв, являются исследования. Я лечу на другие планеты и хочу, чтобы ты сопровождал меня. Думаю, я подготовлен к любым проблемам, с которыми мы можем там встретиться. У меня есть пулемет, стреляющий пулями, начиненными материей, которая взорвется
15
Ошибка автора. Эйнштейн вообще не был математиком. Он считается физиком, хотя на самом деле был, скорее, философом науки. (прим. перев.)
— Боже мой, Стив, — воскликнул Гэйл, — я, конечно, не ученый, но когда ты столь многословно рассуждаешь об источниках энергии в миллионы и миллиарды раз мощнее угля, я не просто растерян — мне страшно. А ты говоришь, что у тебя несколько десятков генераторов на яхте мощностью в пятьдесят миллионов лошадиных сил. А что, если они взорвутся?
— Ну, если они взорвутся, хотя я не думаю, что они могут взорваться, то взрыв столкнет Землю с орбиты или даже полностью уничтожит ее, — пожал плечами Уотерсон. — Могу к тому же добавить, что мы, разумеется, не выживем в такой катастрофе.
— Да нет, я это так, просто предположил… Но, Стив, насколько я знаю, в космическом вакууме царит ужасный холод. Наверное, трудно поддерживать тепло в корабле в такой ледяной пустоте?
— Во-первых, — улыбнулся Уотерсон, — я должен поправить тебя. Пространство само по себе не пустое и не холодное. Во-вторых, вакуум вообще не может быть ни холодным, ни горячим. Температура — это всего лишь свойство материи. Но само пространство не пустое — в нем в каждом кубическом дюйме содержится примерно один атом. А между нами и неподвижными звездами находится столько вещества, что мы регистрируем его спектр, как фон спектра звезд. Свет, который посылают нам звезды, доходит до нас с информацией о том, что содержится в пространстве, которое он преодолел — и там говорится о миллионах тонн кальция и натрия. Даже в столь незначительном объеме Солнечной системы, в ее «пустом» пространстве содержится примерно 125 000 000 000 граммов материи. С точки зрения астрономии это ничтожно мало, но, если ты помнишь, что один только грамм может выделить столько же энергии, сколько 10 000 000 000 граммов угля, то это оказывается не так уж и мало. А раз в пространстве есть материя, то оно может иметь и температуру, что и существует в действительности. Эта температура составляет примерно 15000 градусов. Поскольку большинство атомов в пространстве вырвалось с поверхности звезд и имеет ту же температуру, что была у них прежде. Так что, как видишь, пространство — ледяное пространство — более горячо, чем любое место на Земле! Единственная трудность состоит в том, что атомы слишком рассеяны в нем, поэтому средняя температура так низка, что мы вполне можем сказать — пространство холодное. Точно так же кусок льда может содержать больше тепла, чем кусок раскаленного железа, однако, я предпочел бы сидеть на льду.
— Теперь все ясно, — вздохнул Гэйл. — Я сам предпочел бы лед. Но… это интересно! Выходит, пространство не пустое и холодное, а чрезвычайно раскалено!
— Раз уж мы начали, то давай закроем этот вопрос, Дэйв, — ответил Уотерсон. — Да, пространство горячее, но одновременно и необычайно холодное. Средняя температура материи во Вселенной примерно равна миллиону градусов, так что пространство, которое имеет 15 000 градусов, на самом деле очень холодное. Температура внутри звезд равняется сорока миллионам градусов, что еще больше поднимет среднюю температуру. Но невероятно большое количество вещества в самом межзвездном пространстве снижает среднее число. Как ты помнишь, ближайшая к нам звезда находится в четырех с половиной световых годах, так что между звездами лежит такое обширное пространство, что все вещество в нем буквально размазано тончайшим слоем, и несколько точечных концентраций материи — звезды, — почти ничего не прибавляют к средней температуре. К тому же, в обширном космическом пространстве встречаются маленькие кусочки материи, остывшие до ужасно низких температур — всего лишь на несколько градусов выше абсолютного нуля. Но есть также куски материи потеплее, на которых может существовать водород и кислород в газообразной форме, а значит, и существовать жизнь. Мы называем эти куски планетами. Выходит, мы имеем диапазон температур от абсолютного нуля до сорока миллионов градусов тепла. Жизнь может существовать в пределах от 220–300 градусов тепла до 50 холода. По сравнению с диапазоном в сорок миллионов, имеющимся во Вселенной, это ничтожно маленький промежуток. Теперь ты понимаешь, насколько часто должны встречаться планеты с подходящей для «жилья» температурой? Но мы уже приближаемся к лаборатории, Дэйв. Я хочу познакомить тебя с Райтом, моим лаборантом, блестящим студентом и мастером на все руки. Это он собрал «Бартоломея» — так я назвал математическую машину, — а так же большую часть деталей яхты. Он сделал это при помощи тепловых лучей, иридиевого сплава и иных элементов. Он провел много времени, подбирая нужные сплавы. Корпус яхты сделан из вольфрама, иридия и кобальта. Он очень прочный и твердый. Он царапает стекло, прочнее стали и одновременно податлив, как медь. Раньше иридий стоил 250 долларов на унцию, но я научился делать сплавы куда более дешевыми. Так что скоро иридиевые сплавы станут дешевле натрия!
— Жаль, что полет был таким коротким, Стив, — вздохнул Гэйл. — Я хотел бы еще о многом спросить тебя. Где мы находимся? Я что-то не узнаю эти места.
— Мы в Аризоне… Гляди, вон там лаборатория.
— Что? В Аризоне? С какой же скоростью мы летели?
— Медленно, учитывая, что мы выходили в космос, но по земным меркам весьма быстро. Фактическую скорость трудно определить — ведь мы освободились от любых оков тяготения, поэтому я должен был следовать за Землей по ее орбите и за Солнечной системой. До Нью-Йорка примерно три тысячи миль, так что, учитывая, что мы летели часа полтора, то наша скорость равнялась тридцати милям в минуту или полмили в секунду.
— Ну, рекорд скорости самолета где-то четыреста двадцать миль… я имею в виду, в час, — протянул Гэйл. — Так что ты сейчас установил новый рекорд!
Они подлетели к низкому зданию, которое стало свидетелем строительства первого на Земле космического корабля. Плавный спуск постепенно превратился в пологий полет над самой землей, и, наконец, корабль медленно вплыл в открытые ворота ангара.
Райт помахал им рукой, но Уотерсон еще несколько минут не выходил, показывая все Гэйлу.
— Стив, ты выбрал для работы самое пустынное место. Но почему?
— По двум причинам. Во-первых, я искал место, где было бы тихо. А во-вторых, мне нужно было место, где я мог бы спокойно работать с атомной энергией, не боясь, что случайный взрыв разнесет весь город. Ты заметил кратер, мимо которого мы пролетали? Там я испытал первую пулю. Я перебрал с материей, положил туда почти миллиграмм… Но вылезай, я хочу показать тебе свою лабораторию. Она в ангаре. А завтра научу управлять кораблем.
Уотерсон первым направился к задней стене ангара, гладкой и металлической, где была маленькая дверка. Стена и дверь мерцали странно переливающимся сплавом иридия.