Из одних бумаг

Комаров Дмитрий Евлампиевич

cappuccino

у cappuccino есть важное: его вкуси вид из окна кафе, и капли дождя на стеклах.и когда ты присел, а напротив присела грусть,обращаешь внимание, как эта грусть промокла.она смотрит на пенку, застывшую у краев.ей минуту назад было так зябко, так стыло!по губам пробегают безмолвные волны слов,и тряхнешь головой: что-то в них было…окна через себя пропускают дневной свет –с ним приветлив дымок, ароматный и растворимый.только здесь и сейчас – для него нет понятия ни лет,ни сомнений, и это по-своему ощутимо,как все зыбкое, все настоящее… как… ты?твой глоток на двоих плюс та музыка, те люди.у присевшей напротив – светлеющие черты.cappuccino

не все – cappuccino еще будет.

зашифрована

я тебя зашифрую в потоках земных дождей, и, под струи волос подставляя ладони, бог озарится просветом улыбки – такой твоей! – и проследует в люди одной из своих дорог. на обочинах оной покоятся снег и пыль, на обочинах оной – попавший под камни лед. и, на каждом шагу соблюдая бессмертный стиль, он, смотря в твою сторону, по городам идет… узнает среди паствы танцующих венский вальс и в алмазных подвесках сверкающий чистым смех, устремляя свой взор вновь и вновь в расписную даль, заприметит знакомую женщину… лучше всех… она будет ему представляться… ее зовут… ее любят… она вдохновляет… она поет… здешним землям достались сожители и живут так, как эта знакомая женщина не живет… бог-ценитель читает по вывескам карту вин и сдвигает засовы, и тащит за шиворот дураков, и бросается в реки за мертвыми без причин, и не слышит спасибо и просто каких-то слов… он за всем этим так устает, хоть – в крик… ищет жадно ладонями струи земных дождей… и когда зашифрована ты обратишься в блик, мир спасется одной красотой твоей.

к ее предназначению

на твоих ладонях белые маги видят линии перемены дат – не совсем аналогии с той, что надвое делит привычную карту мира. их нельзя ни в одном из случаев задать парой координат, но на каждой есть свой Мыс Доброй Надежды, своя Пальмира. рассекая воды на асинхронные гребни рокочущих вольно волн, заклинания действуют, только не каждое ясно передается слуху. и могучие маги, представь себе, не отвечают за это ни на микрон, уступая почетное право возвыситься человеку и человеческой силе духа. по дуге сквозь тучи уносятся мыслями витязи о золотых и больших крылах – маги смотрят вослед, и улыбки не сходят с их лиц, просветленных и посвященных в тайну. ты заметила, нечто с любовь на твоих материнских, красивых, не помнящих зла руках? ты заметила, у волшебства есть черты стопроцентно твои, твой характер и первоначальность?

уловить, как с мачты сорвется и скатится возглас «земля! земля!», и комочек ее ощутить, сжимая в ладони как будто бы хлеба белого мякиш. твой Мыс Доброй Надежды, а также Пальмира не раз приютят тебя. и останется море дат, и ты сможешь увидеть то, что видели только маги.

о кораблях

здравствуй, мой старый-престарый пруд и четыре березки на берегу твоем. мы с тобой ежегодно встречаемся. тут как тут молодые пичуги исследуют окоем. нам до них как до неба: не прыгнуть и не достать. но на редкость упрямые мы продолжаем быть. в двух шагах приводняется береста. в два прыжка я опять отплываю жить. этот год ожидается жарче, но бог бы с ним! мне пришло сообщение, что пора… всяко видевший парусник пусть перейдет к другим и достигнет иной широты, чем достиг вчера. два других корабля (и для каждого – новый курс) поведем мой напарник и я, по своим морям. старый-старый мой пруд, я за нас больше не боюсь – мы соленые волны разбрызгаем в крик «земля!».

из любых инкарнаций

для определения слов «изящество», «очарование» и «любовь»… белый ворох – в почтовом ящике… только-только не многословь… кап-капельные крыши города мартом теплятся… чик-чирик… снегом кружится ретро холода, и весеннее – сны твои… как лучится в тебе все женское, как толкуется каждый взгляд… и изысканное, главенствуя, нитяным золотит наряд… стебельками узоры… тонкости… мягким голосом – имя… свет… от начальности к завершенности береги-сохраняй секрет… солнце радует, солнце прячется… кто-то встретился – кто-то… жаль… среди черт есть черта отгадчицы, а еще есть черта – печаль… перво-наперво пишешь ближнему… в чем ответ и каков вопрос?.. ты не можешь не быть услышана, ты не можешь не быть всерьез… в небо смотрит голубка… скоро ли… направлением север-юг… над высотными частоколами… над колоннами вольных слуг… станет мыслимо море синее, потому что давно пора… горизонт размывает линию от сказания до вчера… сизокрылое… как трепещуще… как настойчиво… сильно как… мы когда-нибудь сможем, встретившись, говорить о моих стихах… я тебя провожу до пристани для космических кораблей… а хрустальный бокал игристого вновь останется на земле… из любых инкарнаций сложится… что-то – вечное, что-то… жаль… остальное само приложится… в том числе и немой хрусталь…

за три десятка царств

и будет день, и звонкий посвист птицыразбудит дом с ухоженным крыльцом,позолотится на двери кольцо,и добрым скрипом скрипнут половицы.сквозь брешь в листве прольется чистотана эти стены. пятнышками тенипройдут по белым клавишам ступеней,играя вальс для старого кота.а тот прижмется к женскому теплу,проводит в кухню с запахом печенья.здесь очень много комнатных растений,в уютном доме слева на углу.и затрепещет свет на стебельках,и, прислонившись к стеклам, листья будуттянуться к сада яблочному чудус

его тропинкой дум о пустяках,а также – всём. за книжной чередой,за три десятка царств и девять жизнейсудьба придаст им праведного смысла,и две дождинки встретятся с рукой.не будет бури! капли – так, случайность.она снаружи. клумбы у скамьи.и по своим тропинкам муравьипродолжат путь земной и беспечальный.там хорошо, там будет островок,взойдут ростки и подберутся ноты,и возвратится с картами в колодувсе то, что прежде шло наискосок.

Зорче

поэзия неба в белом

у зимней поэзии масса облачных преимуществ. не так слепит из-под навеса над головой и синюю синеву зашторивает, давая возможность смотреть глазами (чувствительными глазами) на выжженную главу из тома о светской жизни, из книги о модных людях, написанной популярно для радио и кино. так проще, когда от мыслей, начавших ходить по кругу, теряешься средь табличек, закрывших собой окно. а тренды проходят мимо, а жизни проходят гладко. покрытые лаком фразы, брендированный декор – все так и сияет. солнце не может ходить украдкой. и верить себе – не может. и отпуск с каких-то пор берет, отправляясь в страны, где менее развит синтез, где меньше персон и слуг. там тает в прожилках листьев, излечивает ангину, становится снова ярким и снова – на прежний круг. поэтам зимы заметны те самые его пятна от выплаканных печалей, бессилий и пустоты. на чем-нибудь межпланетном, на чем-нибудь невозвратном их строки оставят тени, похожие на следы прозрения и надежды на правильные вопросы в бумажной обертке в клетку с чернилами на боку. под пасмурным небом легче взбирается на утесы с обзорами, что столь редки на нашем людском веку. изнанки рельефней – пальцы построчно постигнут холод, нетканая вечность станет понятнее на петлю. так, так создается нечто, что не принимают в школах,

и так происходит чудо, устойчивое к огню, к давно огрубевшим шуткам, искусственным розам, пыли, упущенным шансам, розни, активности напоказ. поэзия неба в белом и зимнесть ее стихии сближают с надежным солнцем, которое помнит нас.

муравьи

а что если и нет смысла вырываться, выискивать и встречать, нервно из очереди в очередь, из толпы в толпу перестраиваться, роняя мелочь, поднимая ее же, нырять с головой непокрытой в окно, разлетаясь на скорлупу своих взглядов, цепляющихся за облака и честной народ (дефиниции – самое большее, на что те годны), задевая лопатками зодиакальный свод за века устоявшейся степени кривизны? нет и смысла? но что же так? раскаленный день каждый раз возвращается рисовать мираж. и падение длится, и нимфы отходят в тень – жизнь становится проще. беремся за карандаш (чьи попытки легко корректировать до нуля), за удобные памятки, справочные статьи, оседаем песчинками, думая, мы – земля, а последняя думает: муравьи.

зорче

заводили часы. начинались и падали в город.там до слез щекотал нафталиновый запах зари.терпковатая ночь исчезала на первом же скором.жженой сырости пар над мозаикой частной земли.проверяли дела, тормошили и делали кофе.частоколы стекла и набоковский голос с листа.начинались опять по наитиям философий,замирали на звук, доносившийся иногда.замирали во сне, сне, который кончался не утром,не ко времени дня, не по случаю, ни-ко-гда.откликались на свет сквозьтуманного перламутра.атропиновый шок. привыкание. чистота.и плывут, и плывут от оси до оси кучевые,ослепительный луч разрезает на ломтики их.многим очень везет, и отчасти – отчасти – слепыестановились, становятся, станутзорче некоторых других.

утренний вкус

только ты и узнаешь мой почерк,оставленный в прошлом.только ты отболишь,превратившись в немую любовьк шоколадным следамрастворимого кофе на ложкахи мельчайшим росинкам,в туман покрывающим новь.на полях для заметок ни много,ни мало, молитвы.кто их здесь начертал,исповедуя наши грехи?впрочем, кто бы то ни был,мы с ним или с ней уже квиты:нас оставила жизнь,а того, кто молился, – верхи.за неверием ждалне случавшийся прежде столь частонадоедливый град,раз за разом чинивший разгром.

Конец ознакомительного фрагмента.