Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
Шрифт:
В тот же день поехали к месту поединка; оно было выбрано по ту сторону Невы, в полуверсте от реки, недалеко от последних домов. Зарядили пистолеты.
Пушкин лично наблюдал за вложением зарядов для уверенности, что пули окажутся в стволах.
Отмерили 30 шагов. Противники должны были стреляться, сходясь. Каждый из них имел право сделать 10 шагов, что на 10 метров сокращало дистанцию огня. Дантес оставался на месте. В то время, когда Пушкин еще шел на него, он выстрелил. Пушкин сделал восемь шагов; значит, Дантес стрелял с 22-x шагов. С выстрелом Пушкин
Дантес ожидал выстрела, прикрыв свое лицо разряженным пистолетом. Пуля Пушкина пробила ему мышцы предплечья и сорвала пуговицу с его одежды.
– Начинаем сначала!
– сказал Пушкин.
Но едва он произнес эти слова, как силы оставили его, и он снова упал. Дантес кинулся, было, к нему, но ненависть возобладала над раной: Пушкин рукой показал, чтобы тот не подходил. Дантес повиновался.
Тогда два секунданта обследовали ранение Пушкина. Пуля вошла в правую часть живота между ложными ребрами и печенью и застряла во внутренностях. Пушкина перенесли в его экипаж и повезли к нему домой.
Было шесть часов после полудня. Его камердинер получил хозяина с рук подполковника Данзаса, тоже взял на руки и понес по лестницам.
– Куда нужно нести месье?
– спросил камердинер.
– В мой кабинет, - ответил Пушкин, - и постарайся, чтобы жена меня не увидела.
Мадам Пушкина всего не знала.
Пушкина внесли в его кабинет. Он встал на ноги и стоял, опираясь на стул, пока с него снимали верхнюю одежду и его окровавленную рубашку и пока меняли белье; после этого он лег на диван.
В то время, как камердинер накрывал его простыней, Пушкин услышал и узнал шаги своей жены.
– Не входи!
– крикнул он, - У меня важный гость!
Но она, настороженная чем-то, вопреки запрету, вошла.
– Боже милосердный! Что с тобой?
– спросила она, увидев его бледным и в постели.
– Мне неможется, и я прилег на диван, - ответил Пушкин.
– Хочешь, пошлю за врачом?
– Да, за Арендтом; напиши ему записку.
Это был способ заставить выйти мадам Пушкину; она и, правда, вышла.
В ее отсутствие Пушкин сделал необходимые распоряжения камердинеру.
Слуга должен был, если не найдет Арендта, идти к Шольцу и Жадлеру, двум другим знакомым Пушкину врачам, и сообщить о случившемся двум его друзьям - поэту Жуковскому и доктору Далю, врачу, но более литератору, чем медику.
Ни Жуковского, ни Даля, ни Арендта дома не оказалось; камердинер разыскал только Шольца и Жадлера. Оба примчались. Заставили выйти Данзаса и мадам Пушкину, а вернее, Данзас увел мадам Пушкину, и два доктора обследовали рану.
– Я чувствую себя очень плохо, - сказал Пушкин, в тревоге обнажая рану перед глазами врачей.
Шольц подал знак Жадлеру, и тот вышел, чтобы послать за набором хирургических инструментов. Оставшись один на один с Шольцем, раненый спросил:
– Что вы думаете о моем положении? Оцениваем его, говорите открыто.
– Не могу утаить от вас, что оно серьезное, и что ваша жизнь в опасности, - ответил Шольц.
–
– В нужный момент, почту долгом ничего от вас не скрыть. Но подождем Арендта; это очень знающий человек, и мы оба, очевидно, придем к единому мнению. Хороший или дурной, наш общий вывод придаст вам большую уверенность.
– Je vous remercie - Благодарю вас, - сказал Пушкин по-французски; - вы поступаете как честный человек. Мне нужно утрясти домашние дела.
– Не хотите ли вы, чтобы об этом известили кого-нибудь из ваших родных или ваших друзей?
– спросил Шольц.
Пушкин ничего не ответил, но, повернув голову к своей библиотеке:
– Прощайте, мои добрые друзья, - сказал он по-русски, но нельзя было понять, к мертвым или живым друзьям он обращается.
Немного погодя спросил:
– Как вы думаете, проживу еще час?
– О! Всенепременно; а теперь и я спросил бы вас о том, не будет ли для вас приятно, как я думаю, увидеть кого-нибудь из ваших, месье Плетнева, например: он здесь.
– Да, - отозвался Пушкин, - но, особенно, я хотел бы видеть Жуковского.
Потом, вдруг:
– Подайте мне воды, - сказал он, - сердце отказывает.
Шольц пощупал у него пульс; он обнаружил руку холодной, а пульс слабым и учащенным. Он вышел приготовить питье. Пока готовил, вернулся Жадлер с хирургическими инструментами, привел с собой врача Саломона.
Тем временем, подъехал доктор Арендт. При первом же осмотре раны он увидел, что нет никакой надежды на спасение. Он распорядился о компрессах на ледяной воде, накладываемых на рану, и охлажденном питье. Этот способ лечения произвел ожидаемый эффект: рана успокаивалась.
Еще прибыл Спасский, постоянный домашний врач, Арендт поручил раненого его заботам. Три других врача, уверенные в атмосфере покоя и дружеском участии их собрата в отношении Пушкина, ушли вместе с Арендтом.
– Мне очень плохо, мой дорогой Спасский, - сказал Пушкин, когда тот приблизился к нему.
Спасский попытался его успокоить, но Пушкин остановил его протестующим жестом руки. С этого момента поэт, казалось, больше не интересовался собой и занимался только своей женой.
– Главное, - говорил он Спасскому, - не давай ей слишком надеяться, не скрывай от нее мое состояние. Вы знаете, что у нее не хватает сил и для самой себя. Что касается меня, то делайте со мной все, что хотите; я на все согласен, я готов ко всему.
И, действительно, не зная размеров грозящей опасности, мадам Пушкина терзалась отчаянием, которое легко понять. Даже уверенная в своей незапятнанности, она прекрасно знала, что из-за нее состоялась дуэль, и она не могла себе простить, что является невольной причиной несчастья, что была далека от того, чтобы предположить его таким тяжким, каким оно на них свалилось. Время от времени, легкая и немая, она входила в комнату мужа. Тот, отвернув лицо к стене, не мог ее видеть; но каждый раз, когда она входила, раненый, как рассказывали, угадывал ее присутствие. Тогда совсем шепотом он говорил Спасскому: